– Поэтому, матушка, я и желал видеть вас при дворе, – вставил Рене. – Слишком НЕ ТЕ влияют на мнение Шарля.
– Я не могу вернуться. Король, в которого Шарль сейчас играет, прислал гонца с запретом для меня покидать Жьен без его дозволения. Если это из-за Жанны, боюсь, ещё одно ослушание всё только испортит.
– Но там наш Шарло, напишите ему, пусть он вмешается!
Герцогиня посмотрела сыну в глаза, как когда-то смотрела в глаза Танги дю Шастеля.
– Шарло больше не наш, – скала она спокойно. – Граф Менский отныне самый преданный и самый послушный исполнитель королевской воли. Моё заблуждение, что при нашем дворе можно побыть счастливой хоть немного, подсказало ему тот взнос, который требовался за право стоять у трона. Но, место герцогини Анжуйской для него слишком высоко, как кресло отца, куда он когда-то карабкался совсем малышом. И те открытия, которые он обо мне сделал, не так уж верны… В известном смысле худа без добра не бывает – оба Шарля оказали мне услугу, сослав сюда. Следующие шаги следует очень хорошо обдумать, а среди скуки, которую развела здесь наша Мари, делать это удобнее всего. Но ты, Рене, пока ещё не удалён от двора, ты можешь сделать, хотя бы очевидно необходимое! Поезжай к Алансону. Поезжай через королевский лагерь. Узнаешь, что за настроения там витают, а потом убеждай герцога, как хочешь – хоть открытыми приказами от моего имени, хоть угрозами разоблачения – чтобы оставил свои дурные замыслы при себе! Менять королей не его дело. И сообщай мне обо всём незамедлительно!
– Вы желаете, чтобы я уговорил его вернуться к королю?
– Нет, это было бы совсем уж глупо. Коли замахнулся, пускай бьёт. Но со всем возможным смирением перед законным правителем. Хотя… – мадам Иоланда вздохнула и побарабанила пальцами по разбросанным на столе бумагам. – Даже не знаю, Рене, чего он сможет добиться. Время мечей прошло, и я всё чаще думаю о Клод. Не настал ли её час?
Рене хмуро взглянул на мать.
– Значит ли это, что время Жанны закончено?
– Боюсь, что так. Видит Бог, я не желала подобного поворота, но мы позаботимся о ней, как только я решу, как вернуться ко двору и поговорю с Шарлем. В конце концов, я сама его воспитывала, и должна найти и слова, и доводы.
– Дай Бог, матушка.
Рене встал и склонил голову.
– Благословите, чтобы стыд не сжёг меня, когда придётся встать против Жанны.
Герцогиня невесело усмехнулась.
– Если герцог не совсем вскружил ей голову, она поймёт… Но на удачу я тебя благословлю.
Твёрдой рукой мадам осенила сына крестным знамением, и только тут спохватилась:
– Чуть не забыла! Твоя жена разродилась удачно?
Взгляд Рене ничем не выдал того, что забывчивость матери его, хоть немного, задела.
– Бог милостив, мадам, он подарил вам ещё одну внучку.
Однако, горечь в голосе от слуха герцогини не укрылась. Возможно, Рене, как все мужчины, ждал сына и теперь опечален?
Желая ободрить, она ласково накрыла его руку своей.
– Девочки родятся к мирной жизни, мой дорогой…
Но рука сына дёрнулась, словно желала отстраниться.
– Не в наше время, мадам…
Не успел Рене уехать, как примчался гонец от Карла Лотарингского. Письмо, которое он привёз, начиналось долгими сетованиями герцога на своё здоровье, на дурные мысли и недобрые предчувствия. Но все эти словесные нагромождения, несмотря на их невинный, домашний тон, сразу насторожили мадам Иоланду. Бегая глазами по строчкам, она, наконец, нашла то, чего страшилась, и от досады едва не застонала – герцог просил оставить отца Мигеля при нём, как он выражался, «до самого конца», поскольку никому другому заботу о своём здоровье доверить не может, так как не знает никого более искусного в составлении снадобий. Мадам Иоланда, в сердцах, собралась скомкать письмо и швырнуть в огонь, но постскриптум, слишком обширный для просто забытой мысли, заставил её читать дальше.
«Я прекрасно понимаю, мадам, для чего вам нужен падре. Вы желаете облегчить душу среди того хаоса, который поднялся во взбаламученном придворном болоте, куда мы вместе с вами бросили два солнечных луча, заранее зная, на какой мрак их обрекли. Но Мигель привезёт вам только дополнительный груз. Груз тех знаний и того отчаяния, который испытываем мы оба с тех самых пор, когда поняли, и в полной мере разделили, чувства святой Богоматери, приведшей чистое дитя в этот жестокий мир. Я слишком стар и болен, чтобы поднимать войско и развязывать третью войну с вашим королём, а вы слишком политик, мадам, чтобы идти на распятие вслед за Девой. Используйте своё влияние, тайно призовите Ришемона, велите тем, кого посвятили в свою тайну, стать живым щитом для девочек, чего бы это им ни стоило! И, если получится, вы обретёте желанную лёгкость для души. Мне же оставьте отца Мигеля, как последний упрёк совести, глядя в глаза которому, я хочу покаяться перед смертью в своём последнем грехе, и умереть, зная, что Господь это услышал…».
* * *
Повод встретиться с Шарлем представился не так скоро и совсем не так, как рассчитывала мадам Иоланда.
Сведения о том, что армия Жанны и Алансона уже достигла Сен-Дени и топчется под Парижем в ожидании короля, доставлялись ей гонцами сына регулярно, и то, что его величество так медлит, могло бы стать прекрасным поводом для приезда герцогини в действующую армию. На правах члена Королевского совета и, как человек наиболее щедро финансировавший военные походы короля, она имела все основания интересоваться ходом и этой кампании. Но очередной гонец, уже не от Рене, а от самого Шарля, привёз ей почти приказ оставаться с королевой в Жьене, куда армия и сам король вернутся после того, как будут «улажены дела под Парижем», и где его величество «желает видеть своё семейство в полном и благостном единодушии».
Мадам Иоланда перечитала письмо несколько раз. Прикрываясь внешней любезностью король ясно давал понять, что не желает видеть её до того дня, который сам определил для встречи. Однако, видеть он всё-таки желал. Значит, разговор состоится, и надо быть готовой к любому его повороту, поскольку Шарль, судя по всему, тоже подготовился… И всё же, ей совсем не понравился оборот «уладить дела под Парижем». Фраза настолько отдавала интригой, что герцогиня, словно наяву, услышала голос Ла Тремуя, вкрадчиво дающего королю советы, как в отношении Жанны, так и в отношении её самой. Безумно хотелось эти планы хоть чем-то нарушить! Но… Приказ короля был предельно ясен. Поэтому герцогине ничего другого не оставалось, как покорно ждать и, собирая вести обо всём, что происходило под Парижем, скрупулёзно их анализировать, мысленно проговаривая все возможные варианты того важного, что должно было произойти между ней и королём.
* * *
21 сентября ворота Жьена были распахнуты с самого утра, и город, давно проснувшийся и взбудораженный, вбирал и вбирал в себя отряд за отрядом входящего воинства, позабыв про обычные повседневные дела. Тележки торговцев были загодя убраны с узких улочек, а чтобы их место не заняли зеваки, сбежавшиеся с окраин, хозяева постоялых дворов, стоявших на пути следования войска, за весьма умеренную плату, позволили расположиться у окон верхнего этажа всем желающим. Горожане радостно махали руками, сияли улыбками и кричали приветствия королю и его свите.
Шарль тоже позволил себе пару улыбок. Первую вызвали довольно вялые выкрики в адрес Девы, которая ехала за ним, больше похожая на пленницу, а вторую – мысль о предстоящем разговоре с «матушкой». Она наверняка ждёт – он не сомневался – но готова ли к разговору, который он ей предложит – это ещё вопрос…
У развилки возле городского колодца король со свитой повернули к замку, а комендант Жьенского гарнизона, символически приняв командование, повёл оставленное ему войско к другим воротам, за которыми уже был разбит лагерь.
– Может, устроим здесь турнир? – спросил Шарло, картинно гарцуя возле короля. – После того, как Алансон осрамился, я чувствую себя первым красавцем при твоей особе, сир! И вполне готов очаровать пару фрейлин своей сестры-королевы. А поле за городом хоть куда! Помнишь, у Сомюра? Почти такое же…
– Под Парижем поля не хуже, – без особого раздражения заметил король. – И сегодня нам нечего праздновать.
– Как прикажешь, – беспечно отозвался Шарло. – Но можно было бы не празднуя… Устроим, хотя бы, кулачные бои?
– У меня на уме иные развлечения, Шарло. И сражения будут не хуже кулачных боёв.
– Ты что-то задумал, сир?
Король не ответил. Но лицо его озарила третья улыбка.
(21 сентября 1429 года)После всех приветственных церемоний, в меру любезных и в меру фальшивых, когда все демонстрировали чувства, почти противоположные тем, которые испытывали на самом деле, Шарль достаточно сухо сообщил мадам Иоланде, что желает поужинать с ней наедине, чтобы обсудить несколько важных государственных вопросов. И поинтересовался, не возражает ли она против того, чтобы ужин им накрыли на улице, под навесом – он, дескать, за время походной жизни, привык к шатрам и мошкам.
