Все дружно чокнулись, выпили. Мне пришлось хуже всех — чарка была огромной, больше похожа на маленькое ведерко.
После чарки закусили; многие подходили, обнимали, поздравляли. Дальше пошли тосты за государя, за хозяина дома, снова за меня. Я так понял, что вечер удался на славу, потому как дальнейшее вспоминалось отрывками, и проснулся я утром на постели, разутый и раздетый. Однако, хоть убей — не помню, как я это делал. Огляделся. Рядом стоял кувшин с рассолом. Заботливые слуги расстарались, видно!
Я отпил половину содержимого кувшина. Немного полегчало. Одевшись, прошел в трапезную.
К моему немалому удивлению, пир продолжался, хотя народу было значительно меньше, чем накануне. А больше всего удивил Федор — как новенький пятак. Он что, выпил мало вчера или ему незнакомо похмелье?
— Садись рядышком, — хлопнул он ладонью по скамье. Выпьешь?
— Нет! — При одном упоминании о выпивке меня мутило.
— Правильно! Тогда подкрепись.
Есть тоже не хотелось, но, видя как другие с аппетитом жуют цыплячьи ножки, я разохотился.
— Удивляешься, Георгий, что званием княжеским жалован? — наклонился ко мне Федор.
— Удивлен, не скрою.
— Государю земли нужны, а чтобы эти земли защищены были, он хочет людей своих, надежных и умеющих это делать, на земли сии посадить. А еще государю злато-серебро необходимо — пленных выкупать, а пуще того — тех же крымчаков подкупить да ногайцев, чтобы не нападали, сел да городов не разоряли, людей в полон не уводили. Да время государю потребно, чтобы окрепла Русь, сил набралась. Не быстрое это дело, может, мы и не увидим, как сильна Русь станет — только потомки наши. Но верит государь, и мы должны верить, что настанет день и час, когда возвысится Русь, и государство наше могучим будет, а соседи злые его бояться и уважать станут. Не для себя казну государь собирает — для дела важного. И еще — любая война требует денег, золота. И много! Сам прикинь: пищали, пушки, припасы к ним, а для ратных людей — жалованье опять же. Так что выходит — государь спасенным золотом доволен не меньше, чем твоими военными успехами.
Мы просидели до полудня, потом побратимы стали разъезжаться.
Попрощавшись с Кучецким, покинул его гостеприимный дом и я. С удовольствием вдыхая морозный воздух, я дошел, поскрипывая снегом, до постоялого двора.
— Здравствуй, боярин! — радостно поприветствовал меня Федор.
— Выше бери, Федор, князь я отныне!
— Да ну?! — изумился Федька. — То-то я смотрю, ты прямо весь сияешь. Что делать будем?
— Да вот раздумываю — земли мои новые, государем дареные, осмотреть или домой ехать?
— Домой, конечно! — безапелляционно заявил Федор. — Домашние-то твои еще о радости, о чести великой не знают. Порадовать надо, а земля — она никуда не денется.
— А и верно! Собирайся, едем!
Мы собрались в пять минут и выехали за ворота постоялого двора.
У городских ворот снова встретили Прохора- стрельца.
— Здравствуй, боярин!
— И ты здрав будь, Прохор. Только ноне не боярин я уже — князь!
— Ого! Милостив государь! Поздравляю! Думаю — не раз еще свидимся, князь!
Князь! С непривычки меня распирало от гордости — из чужих уст это звучало куда как весомо. А дальше — долгая зимняя дорога.
Мы гнали лошадей, останавливаясь лишь на ночевку.
Прибыли в Вологду в полдень на шестой день. Федор перепрыгнул через забор, распахнул ворота и дурашливо заорал:
— Дорогу князю!
Переполох поднялся, слуги забегали, из воинской избы холопы высыпали.
Я сделал выдержку, въехал не спеша. Челядь и холопы поклонились, мне как хозяину, а потом, вытягивая шеи, стали смотреть мне за спину — что за князь пожаловал?
— Перед вами князь, остолопы! — заорал радостно Федор и подбросил вверх шапку. — Наш боярин — князь ноне!
Люди еще раз склонились.
Из дверей дома степенно вышла Елена, спустилась по ступеням, обняла меня.
— Что за шум, Георгий? Про какого князя кричат? К нам гость едет?
— Я и есть князь отныне, княгиня! Государь удостоил чести, да землицу пожаловал в Подмосковье.
— Рада за тебя, князь, поздравляю.
Елена обняла меня и расцеловала. Холопы радостно заорали. Не часто такое увидишь.
— Пойдем в дом, княже! Заждались мы тебя, каждый день, почитай, Василий на дорогу выглядывал.
На следующий день с утра холопы и челядь бегали как заведенные, готовя дом к торжеству. А после полудня и гости стали прибывать на устроенный мною пир. Пригласил воеводу Плещеева, всех бояр, с кем делил тяжесть боевых походов, дьяка из государева хранилища и отца-настоятеля Савву из Свято-Прилуцкого монастыря. Я хотел поделиться своей радостью со всеми.
Пир продолжался три дня.
Я сидел в центре стола как хозяин дома. Понемногу привыкая к новому для меня обращению, смотрел на именитых бояр, которые как могли, старались разделить радость, расточая любезности и восхваления мне и подуставшей от бурного празднества Елене. Бояре осоловевшими от вина глазами встречали новые и новые угощения, что подносили слуги.
А я… я вспоминал свой тернистый путь после рокового пятьсот двенадцатого года, своих друзей — простых, без званий и титулов, но честных и смелых, которые делили со мной тяготы и опасности жизни. Вспоминал верного напарника, дружинника Петра, зарубленного татарами на далекой заставе в Диком поле, богатыря Михаила, полегшего при выполнении спецзадания в Муромском лесу, нижегородского купца Ивана Крякутного, выручавшего меня много раз при нападении на город татар, а потом гонениях сыщиков князя Телепнева. А ведь Нижний — родина Елены, и Василий из тех мест! Поди соскучились. Надо будет съездить на родину, да Ивана посетить. Я тепло посмотрел на жену. Она перехватила мой взгляд и, кажется, думала о том же. Что ж, за годы совместной жизни мы стали понимать друг друга порой и по взгляду.
Жаль, условности мира, в котором я живу, не позволяют мне вот так — запросто — пригласить всех моих друзей за один стол: и боярина, и купца, и Федьку-занозу. Но в душе-то я — все тот же отчаянный и неугомонный Юрий Котлов — врач из такого далекого двадцать первого века и — князь великого государя всея Руси. Вот так…