Силы возвращались стремительно, словно кто-то вливал их в Середина — как виноградарь наполняет соком пустую бочку. Через десять дней после того, как ведун впервые выполз из схрона, он решил поговорить с Радомшей начистоту.
Бабка, недовольно поджав губы, покачала головой:
— Сказываешь, это почти возле Турова? Знаю я Туров-городок. Туда летом, ежели от Киева, да ежели на ладье, и то в две седьмицы и добредешь, а сейчас, — она махнула рукой, — нешто так уж невтерпеж, а?
Середин усмехнулся невесело, пожал плечами.
— Да-а, — протянула Радомша, — ну и присушила она тебя. Заговорам-то у нее выучился?
— Кое-чему и у нее, — уклончиво ответил Олег.
— Иди, раз уж собрался, — недовольно сказала бабка. — Мяса я тебе насушила в дорогу — заваришь, аль так погрызешь. А что ж, так в своих снегоступах и пойдешь?
— Так и пойду.
— Да… Ну-ка, пойдем-ка за порог, покажу чего.
Она накинула на массивные плечи тулуп и вышла из избы. Олег надел душегрейку.
Мела поземка, сосны и ели скрипели на ветру. Ведун сунул руки под мышки. Радомша провела его к схрону, в котором он провел три месяца, показала на растущие над ним деревья: две сосны, дуб и, судя по серовато-коричневой коре, ясень. Дуб был обхвата в три толщиной, но ясень почти не уступал ему ни в объеме, ни в высоте. Радомша похлопала по стволу ясеня в мелких четких трещинках.
— Вот кто тебя из могилы вытащил, парень. Весной поглядим, жив он или всего себя тебе отдал. Ясень — твое дерево. Не забывай этого.
Середин погладил ствол, прижался щекой, и память словно вернула его в забытье, в котором он черпал силы у ветра, у солнца, пил росу и купался в свете звезд.
— Спасибо, брат, — прошептал Олег.
Они вышли проводить его на порог: бабка Радомша, сурово поджавшая губы, и серый кот с изрядно округлившимися от мясного рациона боками. Середин положил на снег свои лыжи-подволоки, подтянул перевязь на коротком овчинном тулупе, который дала ему бабка. За плечами, кроме сабли в ножнах, висел шитый из шкуры сохатого рюкзак, в который он сложил припасы и взятые у Ингольфа травы и эликсиры. Прибинтованный полотняной лентой крест привычно грел запястье.
— Счастливый путь тебе, сынок, — сказала Радомша.
Середин обнял ее, пытаясь сомкнуть руки на необъятной спине.
— Ну, иди, иди, — похлопала его бабка по плечу.
Олег вдел ступни в петли на лыжах, шагнул прочь, но Радомша остановила его.
— А ему спасибо сказать? — указала она на сидящего на пороге кота. — Без него, может, стоял бы ты сейчас, шелестел мерзлыми ветвями, а по весне, глядишь, в листочки бы оделся. Для земли ведь все живые: что дерево, что люди-человеки. Это он тебе не дал корни пустить, на шаг не отходил, держал тебя, жизнь теплую берег, пока ты у матери-земли силу набирал.
Середин скинул рукавицы, поднял кота, посмотрел в серьезные желтые глаза.
— И тебе спасибо, серенький.
Кот прижмурился, повел мордой: мол, иди уж, чего там.
Возле края леса Середин оглянулся. Они стояли на пороге избушки: необъятная в своем тулупе бабка Радомша и замерший столбиком у ее ног серый кот, смотрели ему вслед. Ведун помахал им рукой и ушел под заснеженные кроны.
* * *
Середин продвигался вдоль берега Десны, обходя скользкие участки, с которых ветер посдувал снег. По реке, в ранних предрассветных сумерках, миновал Чернигов и направился дальше, не оглядываясь, ночуя на лапнике возле костра и питаясь заваренным в котелке сушеным мясом. Через неделю он вышел к перевозу, напротив постоялого двора, где бился с наемником, сыном ярла. Хозяин, узнав его, рассказал, что прибывший наутро ярл чуть не разнес корчму, и остановить его смог только сын, который сильно изменился после поражения в схватке — стал задумчивый и спокойный, «ну, чисто медведь по осени». Даже заказал гусляру песню про случившееся. Переночевав в тепле, Середин тронулся дальше.
Иногда он шел ночами, пересекая залитые лунным светом снежные поля. На коротких остановках наскоро разводил костер, ел опостылевшее сушеное мясо и вновь надевал лыжи. На твердых участках даже переходил на бег, постепенно научившись бережно расходовать силы.
Что-то заставляло его спешить, торопило, подстегивало. Середин гнал от себя нехорошие мысли, пытаясь представить встречу с Веленой, а перед глазами стояло ее бледное лицо, усталые глаза, прощальный взмах руки.
Леса Середин обходил по опушкам или вырубками — снег в лесу был рыхлый, и даже широкие лыжи на нем почти не держали. Два дня его преследовала стая волков: поблескивая в темноте глазами, бежали, обходя с двух сторон, но не пересекая лыжный след. Олег останавливался, выжидал, скинув рукавицу и отогревая руку за пазухой, но волки садились в снег и молча ждали. На третью ночь они, на очередной остановке, впервые сбились всей стаей, уселись на хвосты и долго пели, поднимая седые от инея морды к полной луне. Это было уже на берегу Припяти. Середин постоял, ожидая, что будет дальше, потом сошел на лед и двинулся по реке. Волки больше не преследовали его.
Он переночевал в избе крестьянина, у которого они с Невзором купили лодку. Утром старик вышел проводить его. Предрассветное небо хмурилось, ветер гнал по льду Припяти поземку, клонил вмерзший в лед камыш.
— Остался бы на день-другой, — сказал хозяин, приглядываясь к обветренному лицу Середина, — смотри, почернел аж. Отоспишься, отдохнешь. Завтра Ярилу встретим.
— Рад бы, отец, — сказал Олег, надевая лыжи, — да не могу. Ждут меня.
Старик помолчал, вглядываясь в низкие тучи.
— Оттепель идет. Весна что-то припозднилась, но уже у порога топчется. Ежели по льду пойдешь, то вдоль берега не ходи — промоины под снегом не увидишь, так и ухнешь под лед.
— Спасибо, — кивнул Олег, — река здесь обычно когда вскрывается?
— Бывает, что и на Ярилу, может два-три дня позже, а может и на седьмицу припоздать.
«Ну, через седьмицу я уже у Велены буду», — подумал Середин и, кивнув на прощание, сошел на лед.
На следующий день пошел мокрый снег, наст стал рыхлый, идти с каждым шагом становилось все труднее. Лыжи с налипшим снегом весили, казалось, каждая по пуду, и еще до захода Олег выбрался на берег, решив переждать непогоду. Он срубил три молодые елки, склонил их, соединив вершинами, с третьей стороны положил крест-на-крест два бревна, устроив что-то вроде нодьи у таежных охотников. Возле бревен запалил костер. Нижнее бревно взялось не скоро — Олег успел уже похлебать своей обычной баланды из заваренного в кипятке мяса. С трех сторон от снега и ветра его защищала стена из елей, а с четвертой тлело сосновое бревно, прогревая весь шалаш.
