Графиня Катарина де Белотти, все в том же палевом платье, какого не постыдилась бы ни одна петербургская щеголиха, буквально проложила себе дорогу локтями через толпу скелетов, распихивая их бесцеремонно и без тени брезгливости, ухватила Пушкина за руку и потащила в противоположный угол подвала, где он с превеликой радостью увидел распахнутую дверь — низкую и узкую, сделанную столь искусно, что она прежде совершенно сливалась с каменной стеной так, словно была ее неотъемлемой частью. За их спинами нарастал костяной стукоток, приближался, спешил по пятам, к нему примешивалось вовсе уж не людское шипенье и фырканье, чье-то — уж никак не человеческое — жаркое дыхание опалило затылок…
Но девушка уже втащила его в потайную дверцу и шумно захлопнула ее за ними. В дверь заскреблись, но все звуки казались теперь невероятно отдаленными, и остатки здравого рассудка подсказали Пушкину, что угроза миновала.
Они оказались в совершеннейшей темноте, где точно так же веяло замшелой сыростью. Графиня проговорила тихо:
— Держите голову пониже, здесь невысоко… Пойдемте…
Пушкин вслепую двигался за ней, крепко сжав узенькую теплую ладонь, осторожно переставляя ноги, иногда под подошвой хлюпало и чавкало. Он не знал, сколько времени это продолжалось — казалось, они целую вечность брели по подземному коридору, такое впечатление, углубляясь в недра земли. Ход не понижался, не шел под уклон, но так уж казалось…
— Осторожно, ступеньки… — послышался мелодичный голос графини.
Носком башмака Пушкин и в самом деле нащупал ступеньку — широкую, высокую, поднялся еще на несколько. Послышался легонький скрип, и в лицо ему ударил свет, показавшийся ослепительным, но они всего-навсего очутились в крохотном помещении, куда дневной свет хотя и проникал, но через окошечко не больше ладони. Вслед за графиней он нырнул в очередную дверь, прошел по длинному коридору с целым рядом таких же окошечек — судя по видневшимся за ними ветвям, они выходили в парк, а ход, вероятнее всего, был проделан прямо в толстой стене старинной кладки.
Катарина открыла очередную дверь, и они оказались в самой обычной комнате, представлявшей собой нечто вроде маленькой гостиной. Облегченно вздохнув, графиня опустилась на диван. Пушкин стоял рядом, силясь отдышаться и привести в порядок расстроенные чувства. Несмотря на все пережитое, он во все глаза смотрел на свою спасительницу. Ее платье было перепачкано пылью и плесенью, волосы растрепались, но, удивительное дело, так она выглядела еще красивее, уже не похожая на чопорную светскую даму из итальянского палаццо.
— Вы были неосторожны, — сказала она с укором.
— Что вы имеете в виду, Катарина? — бледно усмехнулся он.
— Вам вообще не следовало приезжать в этот город… — Она вскинула глаза, огромные, прекрасные, сердитые. — Молчите! Я и так знаю всю эту чушь — служба, долг и тому подобное… Какой вы еще юнец! Вы разве не понимаете, что имеете дело с серьезнейшей силой, за которой — столетия могущества и опыта? Черт вас дернул рассердить князя.
— Считаете, нужно было ему уступить?
— Нужно было вообще не заниматься делами, в которых ничегошеньки не смыслите! — отрезала Катарина. — Не изображать рыцаря Беовульфа… Не те времена… Сейчас надо подумать, как незаметно вывести вас отсюда, пока они не всполошились…
— Почему вы мне помогли? — спросил Пушкин прямо.
Она встала, подошла к нему вплотную и заглянула в лицо с дерзким вызовом:
— А что, я должна была вас съесть? Выпить кровь? Вы что, наслушавшись флорентийских сплетен и в самом деле полагаете, что я — упырь из фамильного склепа или ведьма с болот? Я чудовище?
В ее дерзости было что-то беспомощное, вызывавшее желание обнять, защитить, спасти. Неведомо как получилось, но Катарина оказалась в его объятиях — и уже не оставалось никаких сомнений, что он обнимает живую девушку, прекрасную и совершенно реальную. Она закрыла глаза и прильнула к нему, отвечая на поцелуй, с ее губ сорвался короткий стон, ее ладони легли Пушкину на плечи… И тут же оттолкнули, с силой, решительно.
— Совершенно не время, — прошептала Катарина с сожалением. — Лучше бы нам поскорее отсюда выбраться. Да и твой сумасбродный дружок уже торчит у входа, грозя разнести тут все к чертовой матери, он и полицейских притащил… Как будто это могло тебя спасти из подземелий…
— Значит, он жив-здоров?!
— А что с ним должно было случиться? — пожала она плечами.
— Князь говорил…
— Он тебя просто припугнул… — Катарина потянула его за руку к двери. — Конечно, тебе, быть может, и стоило с ним поменяться… Но, в конце концов, тебе виднее, ты мужчина, должен решать сам… Пойдем. Выйдем в парк, а там я тебя проведу к воротам.
Пушкин шел за ней, все еще не в состоянии привести в порядок мысли и чувства — слишком много неожиданностей случилось за короткое время. Поразмыслив, он спросил:
— Значит, ты не имеешь отношения…
— Увы, — сказала она тихо и печально. — Имею. Я — в его руках. Всецело. Знаешь ли, иные жуткие сказки порой основаны на самой доподлинной реальности… Я была молодая и глупая и клюнула на заманчивую приманку…
— На что?
— А какая разница? Если мне теперь никуда от него не деться.
— И ничего нельзя сделать?
Он опомнился настолько, что им руководили теперь не только сочувствие к запутавшейся в колдовских сетях красавице, но и холодный служебный рассудок. Невозможно и желать лучшего свидетеля, знающего жизнь этого чертова гнезда изнутри, способного рассказать, никаких сомнений, очень и очень многое, так что ей нужно помочь не из одной доброты душевной…
— Как сказать…
— Ты сама признаешь: многие сказки основаны на реальности. А в сказках частенько храбрый человек может расколдовать пленницу колдуна…
Катарина остановилась, повернулась к нему, ее глаза сияли надеждой:
— А ты бы смог?
— Что именно?
— Ну вот, начинаешь осторожничать…
— Все, что угодно, — сказал он решительно. — Я не верю, что эта публика сильнее нас, не зря же они прячутся по углам…
— Хорошо, — сказала она с задумчивым видом. — Нынче вечером будет маскарад в палаццо Чинериа, я пришлю тебе билет и костюм…
— И моему другу тоже.
— Ну, разумеется. Там мы сможем поговорить свободно, без лишних ушей и глаз… — У нее вырвалось едва ли не со стоном: — Если бы тебе удалось! Сюда…
Она протянула руку к стене, кажется, что-то нажала — и распахнулась узенькая дверца, за которой был запущенный парк.
Солнце стояло значительно ниже, и от деревьев протянулись густые черные тени, меж которыми лениво плавали тени больших птиц, похожих на ворон. Пушкин поднял голову, но никаких птиц над головой не увидел. Снова посмотрел на землю. Снова — в небо. Не было видно ни единой птицы, но их тени все так же кружили меж тенями деревьев…
