— Очень хорошо, — кивнул президент, — Коллеги, в следующий раз мы соберемся в том же составе после моей поездки в Минск. И еще раз предупреждаю: все доклады по этой теме делать только лично с глазу на глаз. Помните, лучше перебдеть, чем недобдеть!
12:15, Российская Федерация, Московская область, резиденция Президента Российской Федерации.
Полковник сил СПН ГРУ ГШ Омелин Вячеслав Сергеевич
Вышло так, что из последней командировки в не такую уж и далекую южную страну я вернулся на носилках. Бывает. Это не первое мое ранение, не второе и даже не третье, как и не первая командировка в эту некогда прекрасную страну. Война там, как застарелый геморрой, длится уже много лет. Официально там нет ни наших «советников» в правительственных войсках, ни «инструкторов» наших вечных оппонентов в бандформированиях оппозиции. Но, как говорил Абрам Саре в известном анекдоте, — «бьют всегда по морде, а не по паспорту», — вот и у нас, время от времени происходят очные встречи с иностранными «специалистами», в основном французами.
Вот и в этот раз, пока местные изничтожали саму банду сторонников «исламской демократии», наша группа перехватила и помножила на ноль собиравшуюся скрыться бандитскую «головку», состоявшую в основном из катарских «вождей» и их французских «наставников». Бой был скоротечным и жестоким. Их было тупо вдвое больше, а за нами был почти четвертьвековой опыт 2-й Кавказской войны. Потеряв двух человек убитыми, и четырех ранеными, мы вынесли их всех под корень. В числе тяжелораненых оказался и ваш покорный слуга.
Тогда я думал что все — в этот раз уже не выкарабкаюсь. Но прилетел самолет МЧС и всех нас, «двухсотых» и «трехсотых» доставили в Москву. «Двухсотых» в Челобитьево, на наш «российский Арлингтон», — «пал смертью храбрых при выполнении боевого задания». Ну, а «трехсотых» в Бурденко, где я и валялся последние два месяца. Эвакуировали и тех двух ребят, что в том деле обошлись без царапины, тем более, что с тем же рейсом прибыли наши «сменщики» из резервной группы.
Короче, кажется, это была моя последняя такая командировка. «Таможня», в роли которой выступила военная медицинская комиссия, не дала добро на продолжение активной службы. Примерно так же ссаживают на землю летчиков, когда по состоянию здоровья они способны угробить и себя и машину. Направление в военный санаторий служило слабым утешением после этой весьма неприятной новости. Сколько моих коллег после такого известия спивались, или пускали себе пулю в висок. Но мы не такие, еще не знаю как, но мы прорвемся.
От тяжких раздумий о том, что же делать дальше, сегодня утром меня отвлек вызов к начальству. Сначала я думал, что речь пойдет о моей последней командировке, и был, э-э-э, в некотором недоумении, поскольку мой рапорт об этом деле, написанный в госпитале, не должен был вызвать никаких вопросов. Чуть позже выяснилось, что он ничего и не вызвал, а дело было совсем в другом.
Генерал встретил меня в своем кабинете немного смущенной и виноватой улыбкой.
— Здравия желаю, товарищ генерал, — сказал я ему, и козырнув, замолчал, ожидая, что начальство само объяснит причины столь неурочного вызова сотрудника, формально находящегося в отпуске по состоянию здоровья.
— Здравствуй, Слава, и извини, что так вышло, — невпопад ответил он на мой вопрошающий взгляд, — сам же знаешь, что с медициной не спорят.
— Да я и не спорю, товарищ генерал, — ответил я, вспомнив, что с десяток лет назад генерал и сам находился в такой же ситуации, когда ему вот так же, по завершении августовской компании по борьбе с грызунами медики закрыли выход в поле.
— Ладно, — махнул рукой генерал, — Теперь слушай. Тут мне позвонили с самого верха, — легким кивком головы мой начальник отпасовал невысказанный вопрос к висящему на стене портрету, — Для какого-то очень важного и секретного дела им нужен офицер с большим жизненным опытом и развитой «чуйкой». А я-то знаю, что у тебя этого добра навалом.
Тут душа моя, нет, не ушла в пятки, и не воспарила к небесам, а просто смутилась. Всю жизнь я исповедовал извечную солдатскую мудрость — быть подальше от начальства, и докладывать только о конечном результате своей работы. И вот, судя по всему, мне предлагается работать под непосредственным руководством человека, изображенного на портрете. Это, и вставляет, и доставляет, причем, одновременно.
— Ну как, Слава, ты согласен? — спросил генерал, видимо выждав положенное в таких случаях время, — Мне сказали, что ТАМ нужны исключительно добровольцы.
— Что за служба? — поинтересовался я.
— Подробности, извини, сообщить не могу, — ответил генерал, — ибо сам их не знаю. Скажу только то, что погоны тебе снимать не придется. Речь идет не о твоем переводе, а лишь о прикомандировании…
— Ну, как всегда, — подумал я, — Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что…
Впрочем, думал я недолго. Бросив еще один взгляд на портрет, я вздохнул и сказал, — Согласен, товарищ генерал. Я записался добровольцем еще тогда, когда одел лейтенантские погоны. Куда и когда я должен явиться?
— Командировочное на тебя уже оформлено, — сказал генерал, — сейчас я его подпишу, и с этой минуты ты мне больше не подчиняешься. Спускайся вниз, мой Федя в курсе, он тебя отвезет. — Слава, не спорь! — сказал генерал, увидев мой возмущенный взгляд, — Сам ты туда быстро не доберешься, а дело срочное.
Забрав командировочное предписание, и обнявшись на прощание со своим, уже бывшим начальником, я спустился вниз, во двор, и нашел генеральскую машину. Федя — здоровенный немногословный сержант-контрактник из Якутии, действительно ждал меня. До места мы долетели молнией, наверное, вдвое быстрее, чем вез бы обычный московский таксист. Федя вел машину мастерски, придерживаясь скоростного режима на грани фола. С первых же минут я понял, что путь наш лежит не в Кремль, а скажем, прямо в противоположную сторону.
Дальше все просто, Федя доставил меня на КПП одной подмосковной госдачи. Причем не на парадную сторону, а туда, где обычно проезжают машины с продуктами и мусоровозы. И правильно, по сути, такие как я, и есть чернорабочие государства Российского в его борьбе за выживание.
Еще четверть часа спустя, я сидел в маленькой комнате без окон в компании трех человек: самого Президента, Дмитрия Козака, который теперь становился моим непосредственным начальником, и еще одного моего коллеги «в штатском» Александра Павловича Князева, которому теперь предстояло стать моим напарником. Сначала я не очень понимал — ради чего такая эклектика, но последовавший чуть позже разговор расставил все на свои места.
