«Лавры Петра Великого покоя не дают» — вспомнил доложенную мне Игнатьевым фразу. А что, очень похоже.
Круглая мертвенно-бледная луна заливала мой кабинет жестким, призрачным светом. Кажется, такие ночи называют «волчьими». Не зря, наверное. Мне и самому сейчас больше всего хотелось завыть на луну. Высвободить всю накопившуюся ярость, боль и злобу в одном длинном, протяжном вое. Однако я молчал, лежал на диване и смотрел в окно. Да и что тут говорить.
Как это ни жестоко звучало, в попытке переворота виноват был я, и только я. Дал послабления крестьянам и серьезно прижал аристократию, а вместе с ней и чиновничество и не смог удержать ситуацию под контролем — вот мои ошибки. Причем все, все же кричало, что будет кровь, БУДЕТ КРОВЬ! Но я с какой-то невероятной, свойственной только имбецилам твердолобостью отказывался от предложений Игнатьева арестовать блудовцев. Не слушал Рихтера, давно настаивавшего на переезде в загородную резиденцию для обеспечения лучшей охраны. Боже, я даже от Лиз отмахивался, когда она начала в последнее время говорить о своих дурных предчувствиях. Списал на предродовые женские глупости.
От всего этого хотелось взвыть, напиться и набить самому себе морду. Каким же надо было быть тупоголовым, самодовольным идиотом, погруженным в собственное эго, чтобы не делать выводов из того, что творится вокруг?!
И ведь что самое обидное — все же видел! Знал, что в обществе, особенно в верхних его слоях, зреет недовольство — еще бы, в последние полтора годы, по мнению дворянства, количество «ущемляющих и разорительных» законов, росло по экспоненте. Отказ от перевода на выкупные платежи удельных и государственных крестьян, перераспределение помещичьих земель в пользу общин. И что вызвало больше всего протестов — запрет на вывоз крупных сумм за рубеж. От последней меры все наши князья и графы просто кипятком писали. Еще бы, в Париж, Баден, Лондон — и без денег? Без игры в казино, без тотальной скупки предметов роскоши, без шика и показушничества? Не хотим!
«Не хотите? А куда вы денетесь? Всем тяжело, и вы терпите!» — думал тогда я. «Вот и додумался, урод», — разобрала меня злость на самого себя.
На этой мысли мой разум, видимо решив, что и так уже достаточно натерпелся за этот день, отключился, погрузив меня в темное небытие сна без сновидений.
* * *
Утром я проснулся поздно. Шторы были задернуты, и с трудом пробивающийся сквозь них свет едва-едва освещал комнату. От ночи на диване тело немилосердно ломило и, встав, первым делом я решил немного размяться.
«А ну-ка… Смир-р-р-на! — скомандовал я себе и вскочил с софы. — К выполнению физических упражнений приступить! Есть приступить! Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре».
Поотжимавшись, поприседав и сделав несколько упражнений на растяжку, я почувствовал себя намного лучше. Ноющая боль в спине ушла, да и настроение стало не таким удручающим. Подойдя к окну, я раздернул шторы и зажмурился от яркого света, бьющего в глаза. Поморгав, чтобы избавиться от черных пятен в глазах, я с интересом оглядел окрестности.
Внизу, на плацу, шла муштра какого-то полка. Солдаты синхронно маршировали, ровными рядами проходя под моими окнами. Офицер, гарцевавший перед строем на кауром жеребце, как будто только и ждал моего появления у окна.
— Рота, кру-у-гом! — зычно скомандовал он и что-то добавил солдатам вполголоса.
— Здра-ви-я же-ла-ем Ва-ше Им-пе-ра-тор-ско-е Ве-ли-чест-во! — во всю мощь своих легких гаркнула рота.
Я, не удержавшись, улыбнулся и помахал солдатам рукой. «Вот ведь карьерист, мать его разэдак! — подумал я про офицера. — Небось целый бой выдержал за право стать именно под этими окнами. Но все равно приятно, черт побери!»
Полюбовавшись на четкие действия гвардейцев еще пару минут, я отошел в глубь кабинета, дабы не провоцировать своим силуэтом в окне новых выражений верноподданнических чувств. Мысли мои вновь вернулись ко вчерашней ночи: я очень переживал за Лизу, и мне хотелось как можно быстрее ее увидеть.
Наскоро накинув мундир, я высунулся в коридор, чтобы справиться у охраны, не поступало ли новых известий о ней. Увы, но стража лишь смущенно покачала головой, чем еще больше подогрела мое желание немедленно отправиться к супруге. Одевшись, я уже собрался выходить из комнаты, но, на мгновение взглянув в зеркало, остановился. Из отражения на меня смотрело изрядно помятое, с черными кругами под глазами и впечатавшимся в щеку сложным узором дивана лицо, никак не соответствующее царской персоне. «Нельзя показываться на людях в таком виде!» — мелькнула мысль. Сделав попытку поправить измятый мундир, я в придачу обнаружил пропажу верхней пуговицы и небольшую дырку от пепла на брюках (когда только успел!). После чего плюнул на все попытки справиться с внешним видом своими силами и позвал прислугу.
— Умыться и переодеться! — приказал я явившемуся по моему зову слуге.
Пятнадцать минут спустя я выходил из своего кабинета в приличествующем императору виде, но со все так же висящим на сердце тяжелым грузом предстоящей встречи.
Быстрым шагом ступая по коридорам дворца, я время от времени останавливался, кивая встречающимся мне по пути караулам. Солдаты при моем приближении подтягивались, стараясь продемонстрировать боеготовность, но было видно, что они очень устали. Несмотря на спешку, около одного караула я все же задержался — не смог пройти мимо казака, сражавшегося за меня у дверей спальни.
— Почему не отдыхаешь после дежурства, Миша? — обратился я к коренастому казаку. Тому самому, который не получил и царапинки в ожесточенной драке.
— Так ведь почти половина наших из строю выбыло, Ваш Велчство! А я целехонек, — из последних сил скрывая усталость, ответил караульный.
— Да. Я знаю, — помрачнел я. — Табачком балуешься?
— Есть немного, Ваш Велчство!
— Угощайся, — протянул я ему позолоченный портсигар.
— Не положено, — не задумываясь, ответил тот.
— С собой возьми, потом выкуришь, — настоял я.
— Не положено, Ваш Велчство! — все так же, ни на мгновение не задумываясь, отвечал караульный.
— Предписание? — не преминул уточнить я.
— Оно самое, — со вздохом ответил Мишаня.
— Благодарю за службу! — Я хлопнул своего охранника по плечу, и, как некогда Екатерина Великая Суворову, положил портсигар на паркет у ног часового, после чего продолжил путь.
Несмотря на уже довольно позднее утро, по дороге в спальню Лизы мне не попалось ни одной праздношатающейся души. Как будто во всем дворце остались только караульные, истопники и я.
