-Кто ты? – простонала она.
Си Унь приблизилась к Лейле и наступила ногой ей на живот. Взрывчатка вдавилась под ребра Абдурахмановой.
-Рожать собралась? – холодно спросила Си Унь.
-Да, я беременная, - соврала шахидка.
-Рада за тебя.
Си Унь вынула из сумочки небольшой пистолет с глушителем. Абдурахманова следила за ней, как кролик за выписывающим коленца удавом.
-Не подумай, что мне жалко самолет, - сказала Си Унь. – Просто мне нужно лететь.
Шахидка заплакала, глядя в дуло пистолета. Ей вдруг чертовски, до боли, до дрожи захотелось жить. Но жить было нельзя.
Си Унь спрятала пистолет, и, ухватив шахидку за ноги, втянула труп в одну из кабинок. Плотно закрыла дверь. Подошла к рукомойнику, вымыла и высушила руки. Посмотрела в зеркало. Вынула из сумочки красную помаду.
За иллюминатором кучерявились облака.
Дети просили стюардессу принести лимонаду. Одна старушка усердно молилась. Пожилой мужик сбоку разглядывал ноги китаянки.
А Си Унь читала книжку. Книжка называлась «Околоноля».
3 марта 2017 года
«Трясясь в пломбированном вагоне… Черт, не так»
Алексей отошел от окна, за которым наматывались на клубок пустоты версты Империи. Сел к столику, отпил из пластиковой бутылки сыворотки.
Он знал, что приказ Путина о его ликвидации усилен особым приложением; что по следу идет Спецподразделение Нацгвардии – отборные ублюдки, кормящиеся с руки Вождя; что Берлога и ее жители находятся под угрозой. Знал, но в данную минуту почему-то думал о запавшем в голову дурацком стихотворении.
«Трясясь в вагоне… В каком вагоне, черт подери?»
Рука потянулась за сигаретами, и он вспомнил.
-В прокуренном! – голос Алексея распространился по пустому купе, как огненный шар при взрыве газа.
-Трясясь в прокуренном вагоне… Как там дальше?
Поезд замедлил ход. Показалась станция.
«Он стал безмолвным и смиренным».
Ну, нет, суки! Не дождетесь, чтобы он, Алексей Навальный, лидер свободцев (по имперской терминологии, берлогеров), стал безмолвным и смиренным. Мы будем бороться. Мы еще живы. Путин не сможет спать спокойно.
Поезд дернулся и остановился.
«Что такое?»
Алексей подошел к окну.
Полустанок. Похожее на деревенскую избу здание вокзала. Табличка: « 147 км». Ни души. Сто сорок семь километров до Владибурга. До столицы Империи. До логова Путина.
«Почему стоим?»
За зданием вокзала – черный мартовский лес. Мрак.
Алексей смотрел в окно. Он все ждал: сейчас платформа заполнится людьми в форме Личного Батальона, начнется проверка поезда. Но этого не случилось.
Поезд тронулся.
Алексей выдохнул, взял бутылку с сывороткой. Отхлебнул.
Пока все идет по плану. Через два часа он будет во Владибурге, где его ждет встреча с загадочным мистером Б.
Навальный вспомнил разговор с мистером Б по Телефону. Свободцам стоило колоссальных трудов установить соединение, внедрившись в линии китайской сотовой компании. Ради этого соединения погибла Воробушек. Мистер Б. говорил очень убедительно. Он назвал Код Немцова. Ему можно верить. Наверное.
«Наверное, можно верить», - Алексей достал сигарету, закурил.
Поднялся, подошел к зеркалу на двери купе. На него смотрела несимпатичная черноволосая женщина с ярко-накрашенными губами, с неаккуратно подрисованными глазами, одетая в кофточку с вырезом из которого выглядывали сиськи. Конспирация, блядь.
Поезд пошатывался от скорости.
Алексей почувствовал голод, наклонился, чтобы поднять сиденье и достать тормозок, заботливо собранный Кичановой.
Тут-то все и произошло.
Что-то громыхнуло. Алексей ударился головой об полку, упал. Снова грохот. Навального подкинуло, швырнуло к потолку, потом он закувыркался, ударяясь о твердость вагона.
Последнее, что мелькнуло у него в голове:
«Нечеловеческая сила в одной давильне всех калеча».
3 марта 2017 года
Последствия катастрофы были чудовищными.
Чиновник для особых поручений Фондорин понял это сразу.
Скорый лежал под откосом, несколько мощных елей, переломленных, как спички, придавили его к земле.
Однажды в детстве (таком далеком!) Петр Эрастович наблюдал, как его дед выволок из погреба крысу. Ножи крысоловки перерубили зверю хребет. Так вот поезд напомнил Фондорину ту крысу.
-Петр Эрастович, - скользя по грязи, к нему спешил следователь прокуратуры Горчаков с двумя амбалами - полицейскими и священником. Как ни были черны думы Петра Эрастовича, он не мог внутренне не улыбнуться комизму, с которым святой отец подобрал подол рясы, стремясь не окунуть его в слякоть.
-Что случилось, Евгений Николаевич? – болезненно сморщившись, осведомился Фондорин.
Горчаков подошел. Дышал тяжело, лицо и шею залила краска.
-Ну, не молчите, - взмолился чиновник. – Говорите же. Сколько погибших?
-На данный момент четыреста восемьдесят, из них девяносто восемь дети, - отрапортовал Горчаков и махнул рукой. – Да дело не в том.
-Что значит не в том?
Изумление с изрядной долей гнева отразились на холеном лице Петра Эрастовича.
Как раз в этот момент мимо прошлепали по грязи санитары с носилками. Петр Эрастович прижал к носу платок. На носилках лежала девушка. Одна нога (Петр Эрастович взглядом опытного донжуана отметил аккуратные пальчики с хорошим педикюром) беспомощно свисала с носилок, а другой ноги… Другой ноги не было вовсе.
-Боже милосердный Исусе Христе, - проговорил священник и, вдруг, отвернувшись, блеванул.
Петр Эрастович взглянул на него: молодой, бороденка жидкая. Видно, рукоположен недавно и не насмотрелся еще. Впрочем, как и он, чиновник особых поручений Фондорин. Петр Эрастович почувствовал нечто вроде благодарности святому отцу, так как тот своим походом в Ригу отвлек его самого от рвотных позывов.
