Уверившись в необратимости случившегося, что я не буду ломаться, отдёргиваться, смущаться, а главное — не буду шутить и насмешничать, она распустила гашник на своих, как здесь принято носить, весьма широких мешковатых штанах, и надавила на моё запястье. Заставляя мою ладонь спуститься вниз, к самому сокровенному, самому потаённому, самому нежному месту девичьего тела…
— О-о-ох…
Не отрывая от меня по-прежнему остановившегося взгляда расширившихся зрачков на неподвижном лице, где вздрагивающие губы изредка пытались изобразить уверенную, «искушённую», или какую ещё, улыбку, она замедленно положила руки мне на плечи. «Объятия доверия». Демонстративно отказываясь даже от возможности попыток ограничить мою свободу. Свободу моих рук на её теле. Дрожащем от внутреннего волнения, отзывающемся на каждое моё движение…
Она смотрела на меня чуть сверху, изредка наклоняя голову вбок, временами замирая, беззвучно ахая от моих прикосновений, от собственных ощущений… То — напрягаясь всем телом… То — снова опадая в мои ладони.
— Твоя. Это всё — твоё. Всегда. Как ты хочешь. Что вздумаешь — то и сделаешь. Себе — в удовольствие, мне — в радость. Миленький, я всю жизнь тебя ждала! Каждый день ясный, каждую ночку тёмную о тебе мечтала. За тыщу вёрст к тебе прибежала. Одежонку мужскую одела — не постыдилась. Приросла я к тебе. Никого другого — не вижу, не слышу. На солнце ясное гляну — тебя вижу. Не могу без тебя — тошненько мне. Свет мой, Ванечка, возьми меня. Возьми меня в душу твою, в дом твой, в постель, в жизнь твою. Вовсюда в твоё. Чтоб завсегда хоть рукой коснуться, хоть взглядом перемигнуться. Ты обещался! Говорил, что как я выросту… Вот, чувствуешь, в ладонях твоих не дитё глупое — девушка любящая. Вся твоя. И душой, и телом. И сердцем, и разумом. Ни взглянуть, ни вздохнуть, ни помыслить мимо тебя — не могу. Держи, Ванечка. Держи крепче. Счастье своё. Мало кому такое даётся. А тебе вот… полными горстями.
* * *
Радость моя… Не в теле дело. Хотя и это, конечно… Чувствовать её, касаться, ласкать… Как мне это… здорово! Только соприкосновение душ — ещё… ещё здоровее. Фигурка, кожа… у меня было много женщин. И, дай бог, ещё будет.
Когда я не смогу найти в любом женском теле что-то… восхитительное — всё, состарился. Женщин не видишь — приглядывай погост посуше.
А вот душу такую… такого человека — я здесь не видел. Удивительное сочетание чувства собственного достоинства и доброты к людям. Отстранённость, само-исключение себя из всех здешних стереотипов сословных, гендерных, возрастных… из «паутины мира». Не — отрицание, опровержение, демонстративное игнорирование или враждебность, а просто… незамечание?
Нет, не так — видит, замечает, интересуется. Но… это игрушки для детей, которые придумали про себя, что они взрослые. Игра такая. В прятки, в догонялки, в социум… Можно подыграть, но… Забава. «Это же все видят! Только притворяются».
«Всех», Любавушка, двое — ты да я.
А внутри: «я — человек», «аз — есмь». Не придуманное, не выученное, не выстраданное путём долгих мучительных размышлений или кровавого жизненного опыта, но естественное, прирождённое.
Не-Чехов: «выдавливать из себя по капле раба»…
— Выдавливать? — Давайте! Это игра такая? Весёлая? А что это такое — «раб»?
Отказ от сравнения. От сравнения себе с кем-либо другим. Не нервное «а пошли вы все!», а… просто не интересно.
«Не нужно прогибаться под изменчивый мир
Пусть лучше он прогнётся под нас»
Конечно — «не нужно». «Лучше он прогнётся» — а зачем? В чём лучше-то? Кого-то гнуть, ломать… какая глупость! Люди, вы больные? Да?
Всё-таки мужчины — очень стайные животные. Мы постоянно, хотя бы чисто инстинктивно, оцениваем своё место в иерархии. 90-е для множество мужчин были катастрофой не потому, что есть было нечего или взять негде. А потому что «стая» развалилась. Не вообще СССР, а та конкретная «стая», в которой «занимал позицию», «отвоёвывал место под солнцем».
Не потому, что «делать нечего», потому что — незачем. «Стая» — разбежалась. И ни инстинкт самосохранения: «сопьёшься и умрёшь!», ни инстинкт продолжения рода: «дети голодные сидят!» — не смогли вывести сотни тысяч мужчин из состояния тоскливой апатии, «спячки». Потому что третий инстинкт — социализация — умер.
«Со-стайники» — разбежались, их мнение, любое — позитивное/негативное — исчезло. А остальное — не интересно.
Семья? Один из эффектов эмансипации: готовность свалить ответственность за семейство на женщину.
— Вы же хотели равенства? Ну, давай. Я вас…надцать лет кормил. Теперь твоя очередь.
У женщин важность чужого мнения о себе — ещё важнее. Но — иначе. Стоит собрать вместе трёх примерно равных женщин в одном месте и у двух из них начнётся:
— Как против неё будем дружить?
У них очень редко формируются иерархические стаи. У них другие правила игры, другие зависимости от окружающих. Пусть даже и более катастрофические. Но менее… социальные? Более биологические?
Это свойство — чувство собственного достоинства, внутренней независимости — возникающее вдруг среди людей в особо концентрированной форме, не приводит к асоциальности, к аутизму. Просто любой человек воспринимается чуть не так. Без невидимого ореола «стайной» позиции? Более… демократически?
— Умнее меня? Это хорошо, интересно. Надо его послушать. — Старше? Хорошо, буду более уважительной. — Начальственнее? — И что? Не умнее, не старше? Тогда — как к равному, как ко всем. Пока не докажет обратное.
Может спросить:
— А она красивее меня?
И будет даже переживать, волноваться. И всё равно — поверху, едва-едва. Просто принято так спрашивать. А душу… не задевает. Может похвастаться новым платочком или дареными бусиками. Точно также: девушка должна хвастать обновками, подарками, так принято, для разговора. Чтобы не обидеть собеседниц, чтобы поделиться с ними радостью.
Радостью — поделится. Со всеми. Беду — пережить. В себе. Все люди — разные, все люди — равные. Благожелательный интерес, забота о каждом, готовность помочь, подставить плечо, просто улыбнуться человеку… Всякому доброму человеку. Да хоть бы просто — незлому. Но не христианское всепрощение, не бессильная любовь к миру божьему просто по факту его существования во всех его проявлениях.
«Кто нас обидит — и полугода не проживёт». Или чугунно-бетонное:
— Человек — дрянной оказался. Вычёркиваю.
Не злобно-радостное стремление отомстить, уничтожить дурня, который вздумал схитрить, который слова не держит, «за базар не отвечает» — просто «полная утрата интереса». «Дурень» потом шипит и злобствует, бьётся об стенку или плачет в подушку… Измениться такому… очень мало кому удаётся. А ощущение утраты — болит, ноет. Утраты кусочка света. В тебе, для тебя. И ведь ничем не гнётся и не покупается!
