— А если у тебя на руках султанская пара? — спросил Артур. Не для того чтобы услышать ответ — скорее, чтобы медленно проговорить что-нибудь вслух, позволяя себе еще недолго делать вид, что не догадывается, о чем идет речь и отчего маленький меняла, сперва возбужденный и напуганный, теперь так печален.
— Тогда что? Ты еще спрашиваешь, что тогда, англичанин? Да тогда судьба, как собака… лижет носки твоих сапог и таскает поноску по первому приказу! Потому как, даже если ты семи пядей во лбу, тебе все одно не дотумкать до всего того, до чего додумается Божья Коровка. Хитрая она, хоть и затейница. А Жужелица тебя носом ткнет туда, куда нужно. Вот такие дела! Теперь, англичанин, решай сам. Была бы у тебя в кармане Жужелица, все было бы просто, но ее тут нет. Она давным-давно где-то в России. Но можешь не сомневаться, если одна «султанка» выбрала тебя, она приведет тебя к своей паре. Решай.
Осман сын Ибрагима присел на корточки и замолчал. Не то утомился, не то позволял Артуру немного поразмыслить. Артур же соображать не мог. На него вдруг нахлынул такой липкий страх, какой случается только в детстве, если в полной темноте неожиданно коснешься чего-то большого, шевелящегося, беззвучного и остывшего. И это беззвучное дыхнет тебе в лицо гнилью. Артуру захотелось выбежать скорее на солнце, подставить лицо ласковым шелковым лучам и забыть про услышанное навсегда. Брегет, лежа в нагрудном левом кармане, отсчитывал секунды, и Артуру казалось, что у него два сердца. Зачем человеку два? Зачем лишнее? Ненужное… Зачем? И зачем ему, Артуру Уинсли, такой «дар»? Жужелица и Божья Коровка. Артур представил, как два ловких жучка выгрызают из Книги судьбы, если таковая существует, одну за другой все страницы, аккуратно возят по обгрызенным краям липкими брюшками, склеивая листы в одно бесконечное полотно, а потом раскладывают перед ним — просим вас, мистер Уинсли, избранник Божьей Коровки и Жужелицы. Просим! Просим!
Ответить «да» и, оставив вещи себе, получить полную власть над реальностью. Ответить «да» и, обманув маленького менялу, передать их магистру, и пусть дальше тот решает сам. Ответить «да» и нарушить приказ.
Или же… Артура бросило в жар от простой догадки. Неужели именно так орден испытывает послушника на верность? «Что сказал бы дед? Что на это сказал бы дед? Что бы он сделал сам и что ждет он от внука… от ученика?» Артур чувствовал себя как загнанный под валун лисенок. Он отлично помнил того лисенка. И взгляд его. Не напуганный и не злой, но удивленный и беспомощный. Поблескивает глазищами из-под камня, метет хвостом туда-сюда. Тут же рядом веселый Соверен с любопытством рассматривает звереныша. И дед, легко для своего возраста спрыгнув с гнедой кобылы, подходит и говорит: «Решай быстрее, Артур. Джентльмены не затягивают с выбором».
— Я отказываюсь. — Артур не узнал собственного голоса. Таким хриплым и неуверенным он был. — Я отказываюсь от предмета Божья Коровка. И мне уже пора. Меняла, возьмите ваши деньги за обмен.
— Эй, англичанин. — Осман поднялся с корточек, но в глаза Артуру не глядел. Уставился куда-то вбок. Словно обиделся смертельно. Или, наоборот, прятал от Артура ликование. — А ты молодец. Хороший будешь Хранитель. Но все равно. Когда передумаешь и за ней вернешься, помни: константинопольский меняла всегда на месте. И ждет тебя.
— Благодарю. Вряд ли нам еще раз доведется встретиться.
Отсалютовав мальчишке сложенным зонтиком, Артур поспешил, почти побежал к выходу. Поскорее на воздух. Скорее! Еще скорее…
Увидев знакомый фаэтон и лошадку, грустно рассматривающую лоток зеленщика, до которого дотянуться ей не позволяла исключительно совесть, Артур вдруг по-настоящему обрадовался. А когда поймал себя за раздумьями — ехать в гостиницу или же воспользоваться одним из предложений Райли насчет сегодняшнего вечера, — даже засмеялся в голос. Возможность выбирать самому… и право самому ошибаться! Какое невероятное счастье! Вот так, смеясь, забрался в знакомое уже пассажирское кресло. Ткнул тихонько рукоятью зонта в плечо по обыкновению спящего старика.
— В Пера! Тамаммы?
— Тамам-тамам, бей-эфенди. Хо-о‑о! Хайди! Хайди! Чабук!
О чересчур тесных семейных связях. Или о том, к каким последствиям может привести умного человека излишняя сентиментальность
«Восточный экспресс «Париж — Константинополь», середина октября 1919 года
Вагон-ресторан «Восточного экспресса» встречал посетителей ароматом запеченных устриц и едва различимым позвякиванием хрусталя в буфетах. «Трам-пам-пам-пам… жизнь продолжается — красивая, легкая жизнь», — шуршал пластинкой начищенный до ослепительного блеска граммофон. Стюарды, способные поспорить ловкостью пируэтов с дягилевскими балеринками, проворно лавировали между столиков. Когда состав, притормаживая перед спуском, вдруг вздрагивал, стюарды все одновременно замирали, пережидали секунду-другую и, словно по приказу невидимого танцмейстера, продолжали движение в беспечном ритме диксиленда.
«Трам-пам-пам-пам… жизнь продолжается. Красивая, легкая жизнь…»
Всего лишь четыре месяца назад подписан был Версальский договор, а в ноябре экспресс пустили по обычному маршруту. Словно не случилось вызванного войной пятилетнего перерыва в сообщении. Словно все шло как прежде — размеренно, предсказуемо и спокойно. Словно от голода, нищеты и революций не умирала старая Европа, время от времени утешаясь недолгими перемириями. Так смертельно больной благодарно встречает улыбки родных, хотя те уже заранее переговорили со священником, заказали гроб и поделили наследство.
Это был первый послевоенный состав, совсем небольшой — состоящий из трех пассажирских пульманов плюс ресторан. Гостиную с камином, библиотекой и ломберными столиками на этот раз решили не цеплять в целях экономии и с учетом того, что храбрецов, готовых отправиться в небезопасное путешествие, оказалось немного. Дорога от Парижа до Константинополя поздней осенью 1919 года мало подходила для развлекательных вояжей. Албанские и македонские повстанцы, румынские разбойники, турецкие бандиты и кемалисты в любой момент могли атаковать поезд, и до прибытия властей пассажирам пришлось бы заботиться о себе самим. Еще до того, как состав тронулся с Восточного вокзала, пассажиров предупредили о возможных неприятностях, рекомендовали мужчинам не расставаться с оружием, а дамам не переодеваться на ночь. Впрочем, дам в поезде было не так уж много — две эксцентричные американки преклонных годов, супруга католического миссионера, намеревающаяся из Константинополя немедленно плыть в Тунис к мужу, и ее подруга — немолодая английская леди с необыкновенно живым, проницательным взглядом серых глаз, путешествующая ради удовлетворения любопытства. Была в поезде еще одна дама — сопровождающая арабского шейха. Несмотря на то что сама она представилась его «стенографисткой и переводчицей», внешний вид и манеры дамы не оставляли сомнения в истинном роде ее занятий. Слишком фривольные и дорогие наряды от Мадлен Вионне, избыток украшений, громкий смех и легкость, с которой она принимала сомнительные мужские комплименты, позволяли однозначно отнести пассажирку к девицам определенного сорта.
