— Каракорум, — подсказал Брускин.
— Как? — спросил Иван.
— Каракорум, — повторил Брускин.
Иван не решился произнести вслух это слово и плюнул с досады.
Комкор Лапиньш утомленно прикрыл глаза.
Пустыня Каракорум.
Сентябрь — октябрь 1920 года.
Новик и Ведмеденко соорудили что-то вроде тента из одеяла, привязанного концами к воткнутым в песок саблям и карабинам, и лежали распластанно и неподвижно, с закрытыми глазами, но не спали.
— У моему организьму, Иван, немае ни капли воды, — поделился Ведмеденко.
— Это почему ты так решил? — спросил безразличный Новик.
— Та я вже три дни нэ пысаю, — признался Ведмеденко. — А коли иду, то шурудю, як папир.
Иван с усилием повернул голову и даже приоткрыл один глаз.
— Що це такэ папир, Коль?
— Та то, що вы, кацапы, зовэте бумагою, — объяснил Ведмеденко.
Новик не обиделся и предложил:
— Ты б лучше спел, Коль...
Ведмеденко повернулся на бок и, печально глядя на слюдяное марево над бесконечными до горизонта песками, запел:
Реве та стогне Днипр широкий,
Сердитый витир завива...
Но сорвался, закашлялся, огорченно замолк.
Солнце поднималось на востоке, окрашивая пустыню в революционный цвет, но кавалеристам было не до красоты. Ехали рядом на худых, понурых лошадях Брускин и Новик.
— Лапиньш совсем плох, боюсь... — Брускин не стал договаривать.
— Да уж скорей бы Индия, — вздохнул Иван. — Там, я слыхал, чудеса всякие, лекари, колдуны...
— Ну, во-первых, это и есть Индия. Пустыня Каракорум — это...
— Да какая это Индия? — взорвался Новик. — Зачем нам такую Индию освобождать?! От кого? Втыкай вон красный флаг, объявляй советскую власть — никто слова против не скажет! Нет, Григорь Наумыч... — Иван осекся и замер.
На фоне восходящего солнца им наперерез двигался длинный верблюжий караван. Иван пришпорил лошадь и первым поскакал к нему.
— Они не индусы, а персы, — перевел Брускин Шведову слова бородатого старика в халате. — Они возвращаются с товарами из Китая к себе в Персию.
— Спросите его, когда кончится эта проклятая пустыня, — попросил Шведов.
— Энд Каракорум... Энд... Вер из? — спросил Брускин.
— This is not Karakoruim, your honour, this is Tar desert[9], — вежливо поправил Брускина перс.
Глаза у комиссара стали круглыми.
— Что он сказал? — торопил с переводом начштаба.
Брускин молчал.
— А ты что, не понял? — не выдержал Новик. — Перепутали все! Может, мы и не на Индию вовсе идем!
Пустыня Тар.
Сентябрь — октябрь 1920 года.
Сидя на лошади и держа верблюда за длинную узду, Иван подвел его к сидящей на подводе Наталье. Перекинутые через спину, по бокам верблюда висели кожаные мешки. Наталья была измучена этой проклятой пустыней и стеснялась сейчас Ивана. Да и он старался не смотреть на нее.
— Это, Наталь Пална, — заговорил он смущенно, — тут вода... тебе... Попей, помойся... Ну и вообще...
Лежа в тачанке, умирал Лапиньш. Впрочем, кажется, умирали все. А если и не умирали, то сходили с ума точно.
Новик смотрел вперед и видел родную Волгу с дымящим пароходом посредине.
Ведмеденко видел тихий Днепр с белеными хатками на берегу.
Китаец Сунь видел желтую Янцзы.
Начштаба Шведов — хмурую, седую Балтику.
— Глядите, лес! Лес впереди, лес! — истерично закричал кто-то.
— Замолчи, дурак! — оборвали его. — Не понимаешь — это мираж. Мы его, может, тоже видим, а молчим.
А комиссар Брускин о своем мираже никому не рассказывал. Он видел гигантский дом-башню, сверкающую стеклом и металлом, а на вершине ее — огромную скульптуру Ленина, указывающего туда, куда они сейчас шли. Это придавало Брускину сил и делало его счастливым. Брускин улыбался.
— Лес! Глядите, лес! — кричал все тот же дурак, но никто не обращал на него внимания, так он всем надоел.
Все видели приближающийся, стоящий плотной зеленой стеной тропический лес, но, измученные миражами, красноармейцы давно не верили глазам своим. И даже когда вошли в лес, обдираясь о ветки и сучья, и стали вдыхать полными легкими влажный и прохладный воздух — еще не верили, а поверили, только когда лошади сами вышли к широкой, спокойной реке, вошли в нее и уткнулись мордами в воду.
Индия. Штат Раджастхан.
22 октября 1920 года.
Луна была огромная и сияла, как хорошо начищенное самоварное золото. От ее света все вокруг — высокая трава, широкие пальмовые листья и спокойная река — казалось позлащенным. А над золотом реки плыл золотой голос Ведмеденки:
Дывлюсь я на нибо
Тай думку гадаю,
Чому я не сокил,
Чому ж не летаю.
Коли б мни, Боже, ты крыла бы дав,
Я б землю покинув тай в нибо взлитав.
Чистые, отдохнувшие, успокоенные тем, что дошли наконец до намеченной цели, красноармейцы лежали на берегу и слушали волшебной красоты украинскую песню.
Иван и Наталья стояли на опушке густого черного леса и тоже слушали. Наталья прислонилась спиной к пальме и легонько покачивалась. Она была в гимнастерке с “разговорами”, в юбке и сапогах, но на плечи накинула неуставную красную косынку. Иван стоял метрах в трех от нее, курил.
— Прямо не верится, в Индии мы... — задумчиво проговорила Наталья.
— Чего не верится-то? — пожал плечами Иван. — Шли, шли и пришли. А намнем англичанке холку, поставим тут советскую власть — и дальше двинем.
— Дальше? — грустно спросила Наталья. Похоже, ей было здесь так хорошо, что совсем не хотелось идти куда-то дальше.
— Ясное дело — дальше! — уверенно продолжал Новик. — Мне вот Григорь Наумыч рассказывал, что есть одна страна, название забыл, так там все звери — с торбами! Еду в них носят, детенышей, все носят в торбах этих. Тоже там люди живут, тоже небось от капитала маются... А Америка? Я как про эту гадину услышу, аж дышать не могу от злости! Доберемся и до нее...
— А дальше? — с еще большей грустью в голосе спросила Наталья.
— Что дальше? — На безмятежном Ивановом лбу возникла ниточка сомнения. — Дальше вон... — Он поднял глаза на луну. — Сделают аэроплан побольше, заведет летчик Курочкин мотор, и полетим... — Он махнул рукой. — Да на наш век и тут делов хватит.
— А вам бы не хотелось, Иван Васильевич, просто так пожить, тихо, мирно, с женой, с детишками, в домике своем?..
Иван снисходительно улыбнулся.
— Не, Наталь Пална, я человек военный. Драться стал сразу как пошел. Братишку старшего по башке горшком со сметаной огрел — еле откачали Ваську... А потом, если день какой не подерусь, аж не сплю, ворочаюсь... Суну кому из братьев зуботычину, он орет, а мне — спится. Постарше, конечно, поспокойней стал, а все одно... Ныть рука начинает, как долго за шашку не берусь.
— Какой вы, Иван Васильевич... — Наталья в задумчивости покачала головой.
— Да ты не подумай, Наталь Пална, я ж не просто так, а за справедливость! Васька-то горшок упер — хотел сам сметану вылакать.
Наталья медленно пошла вдоль опушки. Иван с прищуром поглядел на нее и пошел следом.
— Ой! — сказала вдруг Наталья испуганно и остановилась.
Перед нею словно по волшебству вырастала из травы змея. Она росла, покачиваясь, раздувая капюшон.
— Стоять! — шепотом приказал Иван, плавно вытаскивая из ножен шашку.
Змея вдруг зашипела, и Наталья инстинктивно выставила перед собой руку. В ответ кобра бросилась в атаку. Но между этими двумя действиями лежало действие Новика — он коротко и резко взмахнул шашкой. Голова змеи взлетела высоко и упала где-то невидимая, а обезглавленное туловище, скручиваясь и извиваясь, билось у ног Натальи. Испуганно и брезгливо она прижала ладонь ко рту и отвернулась. Иван вытер шашку пучком травы и опустил в ножны.
— Я этой заразе в Туркестане столько бошек посшибал... Как репейнику...
Он подошел к Наталье близко, взял ее правой рукой за талию и властно притянул к себе. Она покорно положила голову ему на плечо и спросила шепотом:
— Стало легче-то?..
— Маленько полегчало, — согласился Иван.
Кто-то бежал в их сторону.
— Григорь Наумыч, — подсказала Наталья и попыталась легко, необидно высвободиться из объятия.
Брускин бежал челноком, то исчезая в черной тени леса, то возникая в лунном свете, но вдруг запнулся обо что-то и упал, исчез в высокой траве.
— Григорий Наумович! — испугавшись и сжалившись, подала голос Наталья.
Брускин торопливо поднялся, отряхнулся, подошел и быстро, деловито заговорил:
— Это вы, Иван Васильевич, добрый вечер. Наталья Павловна, вы провели ревизию портретов членов ЦИКа?
— Провела, — с готовностью ответила Наталья.
— Что у нас с Лениным?
— Плохо, Григорий Наумович, — нахмурилась Наталья. — Ни одного Владимира Ильича. Ни Троцкого, ни Бухарина, ни Каменева с Зиновьевым, один большой ящик со Сталиным...
