Вокруг нас свистели пули, рвались снаряды. Наши силы, и до того мало похожие на громаду армии Александра Македонского, таяли на глазах. Разрывом снаряда уже ненавистной батареи были убиты двое кавалеристов. Встречный ружейный залп вынес из седел еще троих. Конь всадника, летящего в бой справа от меня, на всем скаку попадает ногой в рытвину, и вот, ее хозяин вылетает из седла. Но, метр за метром, секунда за секундной, приближались мы к заветной цели. Нас оставалось меньше десятка, когда мы ворвались на батарею. Господи, Боже всевышний! Ваши бойцы дрались как львы! Они сбивали с ног врагов своими конями, секли их саблями, расстреливали из револьверов. Словно неудержимая коса смерти прошла по рядам северян! Но все, же силы были не равны. Убивая толпы врагов, мы каждое мгновение теряли своих людей. Мы словно разменивали людей на время: минута-человек. Страшная цена, и вскоре мы уже не могли платить по таким ставкам. Мы остались вдвоем, я и этот странный командир, а в нескольких метрах от нас уже были видны штыки северян из стрелковой роты. Во время боя я получил несколько ран, и сильно ослабел от потери крови. Мне было понятно, что Смерть, эта уродливая старуха, все же вспомнила про меня, и что пришло время нашего рандеву. Я приготовился умереть так, чтобы те из врагов, кто уцелеет, пугали внуков рассказом о нашей гибели, но тут произошел совсем для меня неожиданный поворот сюжета.
Неуловимым для меня движением, мой неизвестный партнер взял у меня из рук саблю… Да нет! Он ее просто вынул у меня из руки, как будто забрал игрушку у беспомощного ребенка! Завладев моей саблей, он отодвинул меня к себе за спину, словно никчемную вещь, и, обращая на мои возмущенные крики внимания не больше, чем грешник на воскресную проповедь, шагнул в сторону врага. И тут я позабыл про раны, про страх (я буду честен до конца и скажу- мне было страшно) потому что если бы я не видел происходившее собственными глазами, то ни за чтобы не поверил рассказчику. Мой безымянный спаситель бросился навстречу атаке, стремясь во что бы то ни стало оказаться как можно ближе к вражеским солдатам. А дальшеВы не поверите, мистер Хэмптон, но Ваш отважный подчиненныйрубился против толпы вооруженных янки не менее пяти минут. Да, сэр, именно так — ПЯТИ МИНУТ. Я полагаю, сэр, что было бы нелепым и дажеоскорбительным объяснять Вам, боевому офицеру, что такое пять минутрукопашной схватки? Он вертелся среди них как юла, его сабля сверкала, как молния. Да что там! Я и сам довольно-таки неплохо владею клинком, но зачастую я не мог разглядеть движений, видя только сплошную серую пелену стали, рассекающей воздух и тела врагов. И когда через эти мучительно долгие, почти нескончаемые пять минут помощь все же дошла до нас, северяне побежали. Они улепетывали, как зайцы, бросая на бегу оружие, а кто был уже не в силах бежать, поднимал руки.
Видя бегство врага, мой спаситель, вонзил клинки в землю, и оперся на них, как на костыли, но видимо силы оставили его и он упал. Вокруг него, на земле лежали семнадцать северян, сраженных его саблей. Спустя несколько мгновений возле нас остановился командир пятого Вирджинского Томас Лафайет Россер со своими ординарцами. Видя наше, мягко говоря, плачевноесостояние, ординарцы стали оказывать мне и нашему герою помощь, перевязывая наши раны.
Томас Россер, будучи не в силах сдержать свое восхищение, а скорее всего опасаясь, что не сможет высказать это позже, стал говорить, что он горд знакомству с человеком, который не только сумел захватить батарею неприятеля, но и отстоять знамя перед значительно превосходящим его по силе противником.
Ответ же моего спасителя я не забуду до скончания моей жизни. Он приподнял голову и довольно внятно, что само по себе удивительно, ответил: «Знамя, знамя… Важно не оно, а тот, кто его несет… мальчишку жалко было, его я спасал». Это были его последние слова, и через минуту он умер. Позднее на нем насчитали девять пулевых ранений, и ни одного! — штыкового. Дальнейшее развитие событий у брода Келли Вам, конечно же, известно. Янки были разбиты, Эверелл отступил. Он оставил на поле боя двух раненых южных офицеров, попавших ранее к нему в плен, мешок кофе и записку: «Дорогой Фитц, вот твой кофе. Как тебе понравился мой визит?». Ведь джентльмен всегда выполнит просьбу джентльмена, не так ли? Уже находясь на излечении, со слов Пирса Янга, навещавшего меня, я узнал, что героя, спасшего мою честь и жизнь, в Вашей бригаде именовали «Немой Сэм». Посылаю Вам вместе с письмом флаг, позволивший одержать победу, и клинок Нашего Героя, спасший мне жизнь, чтобы вы могли с почестями передать их родителям погибшего.
С уважением. Ваш Джон Пэлхэм.P.S.
На клинке «Немого Сэма», кстати, до чего же необычная сабля, выгравирована надпись, но я, к великому своему сожалению, да и иные достойные джентльмены, находящиеся в Келпепере, коим я показывал этот клинок, не смогли не то что прочитать надпись, а даже и определить язык, на коем она выполнена. Не могли бы Вы сообщить мне, что же за надпись венчает благородную сталь?
Ваш Джон Пэлхэм.— Пэлхэм… Джон Пэлхэм… Президент… Ваш «Немой Сэм» спас жизнь нашему президенту? — Недоумению журналиста не было предела, казалось, он не мог до конца поверить тому, что видели его глаза.
— Выпейте, саар, вам сейчас это не помешает, — дворецкий буквально втолкнул стакан с бурбоном в руку Портера, — или за водицей прикажете сбегать?
Портер сделал судорожный глоток, поперхнулся, и, возвращаясь в реальный мир, быстрым движением промокнул платком губы, кинув при этом извиняющийся взгляд на Хэмптона.
— Да-да, все именно так все и обстояло. Только вот тогда наш президент, смею думать, и не помышлял о карьере политика, будучи вполне удовлетворенным карьерой военного. — Вежливо улыбнулся генерал.
— А сабля Сэма? А надпись на ней? — Вернулся к своей работе Портер. — Ведь в письме указано, что президент отправил саблю вам.
Казалось, что лишь хорошее воспитание не позволило журналисту проявить охвативший его азарт ничем иным, кроме как звонким голосом и блеском глаз.
— Простите за мою нескромность и несдержанность, но не могли бы вы оказать нам любезность и дать нам возможность увидеть сей раритет, и, быть может, сфотографировать вас и эту реликвию? Быть может, мне знаком язык, на котором выполнена гравировка, и мы сможем раскрыть тайну непревзойденного бойца? На самый худший случай ферротип с надписью можно показать специалистам-лингвистам в Ричмонде или в Вашингтоне… — Голос Портера дрожал, выдавая искреннее волнение журналиста.
Хэмптон немного помолчал, раздумывая над словами репортера, после чего, соглашаясь с доводами, повернулся к дворецкому: «Рэнсом, будьте так любезны и принесите сюда клинок».
Отставной бодигард на военный манер отдал честь своему командиру, четко развернулся на каблуках и степенно удалился, полный собственного достоинства и преисполненный гордости от возложенной на него миссии.
— Ну а пока мой дворецкий отсутствует, мы вернемся к началу темы нашего разговора, а именно, к сражению у холма Флитвуд, которое историки называют также сражением у станции Бренди, — Хэмптон взглянул на репортера и усмехнулся, — тот записывал слова Хэмптона с таким упоением, словно делал главное дело в своей жизни.
— Рассказывать о том сражении можно было бы долго, но я думаю, что основные момент вам известны и без меня, поэтому не будем растекаться мыслью по древу, — подойдя к стене кабинета, Хэмптон отдернул изящную занавеску, скрывавшую старую тактическую карту, испещренную значками и стрелочками.
— Начнем нашу лекцию, господа! — Повернулся к журналистам Хэмптон. — В то время наша кавалерия, насчитывая почти десять тысяч всадников, стояла двумя лагерями неподалеку от Келпепера, на берегу реки Раппахэннок. Мы были полны сил и воодушевлены, как только может быть воодушевлена сильная армия, уже неоднократно побеждавшая врага и готовящаяся к новым победам.
Стюарт пребывал в радостном расположении духа и даже провел два военных смотра войск. Наши эскадроны в парадной форме галопировали перед прекрасными дамами и гражданскими гостями, а также перед глазами разведчиков федерального кавалерийского корпуса янки под командованием Алфреда Плезантона. О чем мы, правда, узнали гораздо позднее, чем следовало. Ну а тогда ничего еще не предвещало бури: ни небеса, ни разведка…
И вот, благодаря то ли халатности и разгильдяйству наших дозоров, то ли военному гению Плезантона, то знаменательное и страшное утро девять июня 1863 года началось довольно таки рано и крайне для нас неприятно.
Утро только-только расцветало зарей и туманами, когда в полпятого утра пятитысячная колонна кавалеристов бригадного генерала Джона Бьюфорда переправившись через воды реки Раппахэннок, так изрядно привела в замешательство наши пикеты у брода Беверли, что кавалеристы бригадного генерала Уильяма «Ворчливого» Джонса были вынуждены броситься в атаку на северян, неодетыми и на неоседланных лошадях. Но, надо сказать, отсутствие одежды и седел не помешало нашим героям остановить федеральную бригаду. Своей отвагой они дали время нашим артиллеристам.
