Иван Николаевич внимательно посмотрел на него.
— Ну- ну, продолжайте…
— Муфта имеет ряд недостатков. Первая — это кинематическое несовершенство, при врашении муфты появляется динамический момент. Вторая — это то, что при вращении плавающая рамка при расцентровке оси колесной пары и муфты создает неуравновешенную силу. Далее, из-за больших углов поворота шарниров происходит быстрый износ резиновых втулок, и невозможно передать крутящий момент, требуемый в грузовом движении. Поэтому, на мой взгляд, эта муфта через 10–15 лет выйдет из употребления.
— Да? И что же вы вместо нее предложите? Привод Жакмен с большими размерами шарниров? Или пластинчатые муфты?
— Зачем? Есть такая идея… Можно? — Виктор подошел к висевшей на стене черной доске и, как мог, нарисовал схематично привод одного из последних "подарков съезду". — Вот тут полый вал, четыре поводка в одну сторону. Такой закрутки шарниров нет. А можно и встречно-попарно поводки разместить.
Тарасов молча отодвинул его в сторону и полминуты вглядывался в рисунок. Затем он бросился к двери в застекленной решетчатой перегородке.
— Василич! Иди сюда! Вот, посмотри.
Из-за двери вышел мужчина чуть постарше, немного скуластый и с жесткими чертами лица. Он надел очки и посмотрел на доску, затем взял второй мел и начал быстро-быстро покрывать ее формулами и геометрическими схемами, прямо как в "Операции Ы". "Во дает" — подумал Виктор. "Действительно, эпоха титанов".
— Таким образом, нагруженность шарнира у нас снижается в разы. Вот! — и он черкнул под одним из выражений. — Кто это придумал?
— Да вот, самоучка пришел.
— Ты брось разыгрывать! Я серьезно. Ты представляешь, что это такое? Ты представляешь, что это значит? Второй год на заводе бьются, и вот человек с улицы пришел и решает?
— Точно, он.
Тот, кого звали Василичем посмотрел внимательно на Виктора сквозь очки.
— Вас как зовут?
— Еремин Виктор Сергеевич. Да тут просто как-то пришло в голову, а что если поводки вот так вот повернуть, и…
— Почаще бы так всем в голову приходило. Слушай, а может его вообще потом на преподавательскую? Ставицкий как раз в Харьков переводится. Как, пойдете?
— Да я бы с радостью, только, наверное, ничего не выйдет.
— Это почему же?
— Да я собственно, без паспорта и прописки. И когда все это будет, неизвестно.
— Подождите, а вы что, регистрацию не хотите?
"Опять регистрация. Что же это такое-то?"
— Я не против. А что надо для этого?
— Никогда не слышали, серьезно?
— Да как-то не надо было, вот толком и не интересовался.
— Собственно ничего не надо, гарантийное от института получите, что вас хотят принять на работу, и пойдете с ним в паспортный стол на Ленина, возле Красного Профинтерна, знаете?
— Ага. — Виктор подозревал, что паспортный стол на старом месте.
— А сейчас пойдете вот с Иваном Николаевичем к проректору насчет письма, а то он уже сейчас на совещание в исполком должен ехать.
Проректора они поймали уже в коридоре. Он оказался седоватым человеком небольшого роста, в зимнем расстегнутом пальто и большим желтым кожаным портфелем с двумя замками. Доцент Тарасов быстро подскочил ему с папкой, на которой сверху лежало заветное письмо и авторучкой наготове.
— Ну, слушайте, ну не на бегу же такие вопросы решать. Вы хоть знаете, кого берете?
— А вот он, пожалуйста, если какие-то вопросы…
— Да какие вопросы, это вы его берете, вы и спрашивайте. Под вашу персональную ответственность.
— Под мою ответственность. Вот тут подпись, пожалуйста.
— Держите. Но теперь за соисполнение сроков по четырнадцатому проекту…
— Какой разговор? Теперь с опережением сроков!
— Все. Ну вот, вспомнил, что Симягину забыл позвонить. Ладно, возвращаться — плохая примета…
Проректор подошел к окну, поставил на него свой толстенный портфель, и. расстегнув, вынул из него черную коробку с диском размером примерно с карманный справочник по физике Яворского издания 70-х. Затем он выдвинул из коробки антенну, длинную, как у приемника "Океан" и, покрутив диск, приложил к уху. Тут до Виктора внезапно дошло, что это мобильный телефон.
Ну и денек, однако. Берия во главе государства и живой Гитлер в 50-х — это еще как-то можно объяснить. Но мобила??? Первую "трубу" Виктор увидел живьем только в 90-х после развала СССР. Считались они каким-то символом технического превосходства Запада, перенесенного на русскую почву, и вскоре стали доступны практически каждому, хотя в России их не делали. Да, мобильник в руках у проректора был потяжелее "Самсунга", что лежал у Виктора в кожаном чехле, и СМС-ок и прочих наворотов у него наверняка не было, но тем не менее было главное — это был телефон и по нему можно было звонить.
— Ну все, идемте… Виктор Сергеевич!
Слова Тарасова вывели Виктора из остолбенения.
— Да вы, никак, от радости, совсем дара речи лишились.
— Ну, честно говоря, не ожидал. Так все просто решилось…
— А вы как думали? Советская власть не даст пропасть, было бы желание работать. Жилья у вас пока тоже нет? Тогда по гарантийке сейчас напишем записку в первое общежитие, поживете пока в студенческом. Ребята там спокойные, вы там тоже смотрите, с выпивкой, курением там никаких…
"Это я уже понял" — подумал Виктор.
В общежитии ему дали ключ от комнаты и показали кровать. В комнате было четыре аккуратные койки с металлическими спинками и тумбочками, два стола, чертежная доска и встроенный шкаф. "Как они не боятся сюда незнакомого человека вселять?" — удивился он, потом понял, что тырить тут особо нечего, по крайней мере, для человека, работающего на кафедре. Либо то, что у всех есть, либо нечто странное, вроде яркого оранжевого галстука с обезьяной. Ну и еще куча книг, чертежей и тетрадей.
На обед в институтском буфете ушло около трех рублей — яичница с колбасой, кефир, сметана, каша, салат и пирожки. Как дешевый вариант комплексного обеда в его время. Видимо, действовали наценки. Виктор подумал, что если завтрашняя регистрация выгорит, то надо покупать посуду и готовить в общаге. Впрочем, регистрация оставалась загадкой. А вдруг там заметут, за бродяжничество или как подозрительную личность? Хотя абсолютная уверенность Тарасова вселяла оптимизм.
После обеда Виктор вернулся на кафедру — знакомится с местом будущей работы. До этой самой регистрации мотаться по городу особо не хотелось. Да, потом надо будет купить газеты и вникнуть во внутреннюю и внешнюю политику, а то ляпнешь чего-нибудь не то.
Иван Николаевич уже был в лаборатории — она занимала один из отсеков того самого цехового корпуса, что вытянулся вдоль улицы Джугашвили. На первом этаже на почетном месте оказался знакомый камаевский стенд — на деревянной горке, еще пахнувшей свежей олифой. Не хватало только плаката с изречением про аффинные системы.
— Ну, вот и наша "детская железная дорога". Совсем, как в Ленинграде. Тоже под четырнадцатый проект.
— Изучение горизонтальной динамики экипажа в кривых методом физического моделирования?
— Тоже читали про это? Это хорошо. Значит, меньше придется объяснять. Слышали же, по четырнадцатому проекту сроки сжатые.
— А что это за четырнадцатый проект, секретный, что ли?
— Нет, сугубо гражданский. Вы ведь, конечно, знаете о плане реконструкции линии Москва-Ленинград, где поезда будут ходить со скоростями двести — двести пятьдесят километров в час?
"Ну конечно, не знаю. Откуда мне о нем знать-то?"
— Ну кто же о нем не знает? Грандиозный замысел, даже не верится…
— А, простите, что именно вам не верится? — Иван Николаевич удивленно взглянул на Виктора. — А то, что достигли в рейхе — это что, тоже невероятно? То, что рейхсбан уже регулярно использует с такими скоростями на отдельных линиях электрички Сименса и электровозы Альстома? А поезда трансяпонской магистрали "Сакура"? Тоже не верится? А они, между прочим, взяли за основу советский габарит! Да, американский конгресс принял решения в пользу развития в первую очередь авиационного транспорта, так называемых реактивных воздушных автобусов, но это же понятно — у американских империалистов колонии во всех частях света, для них авиация важна стратегически, в том числе и для переброски экспедиционных корпусов в любую часть света. Или же на вас повлияла пропаганда тридцатых годов, с рассказами об отсталой России, которой только и осталось, что учиться у передовых стран? Но ведь было признано, что это перегиб…
— Нет-нет, я совсем о другом, — поспешил поправиться Виктор. — Просто это предлагал в начале века еще Кошкин, потом, в тридцатых, были работы по аэропоезду Вальднера — триста пятьдесят километров в час, если не ошибаюсь, потом рекордные паровозы строили в Луганске… то-есть, Ворошиловграде, и Коломне для "Красной стрелы"…
