Восточные ребята подошли ко мне примерно через пять дней после нашего прибытия и предложили продать им бронзу. Они малость недоумевали, почему я не сделал это сам, — обычно, стоило им только появиться в Вал’аклаве, горские, и не только, купцы уже вились вокруг них ужами, пытаясь поскорее выкупить редкий и дорогой товар.
«Фигушки!» — я сделал вид, что мне это неинтересно. Благодаря пьянкам, Кор’теку, парочке знакомых купцов и общению с таможенником Тод’окосом, с которым я свел небескорыстное знакомство буквально на следующее после прибытия утро, я уже знал, что, во-первых, в этот год мы тут были единственным большим караваном от горцев и вообще с запада. (Спасибо аиотеекам.) Во-вторых, что ребятам с пряностями бронза не нужна. У них и своей полно, просто везти ее не очень выгодно по сравнению с более легкими шелками и дорогими пряностями. Потому они обменивают тут свои специи на нашу бронзу, чтобы потом обменять ее на меха, мед и воск, которые поставляют по Большой реке с севера. А в-третьих, эти караваны с севера должны были прибыть еще месяц назад, но почему-то задерживались.
И тут в моей алчной головенке сразу зашевелилась некая хитрая комбинация.
Вот я сейчас и думаю, а не были ли мои последние злоключения результатами этой хитрой комбинации? Ведь начались они буквально на «банкете» в честь удачно заключенной сделки. Это могли и «восточные ребята» подстроить, и лесовики (хотя сильно сомневаюсь, хитрых «комбинаторов» я среди них не заметил). А может, даже и люди Митк’окока, которым, возможно, не слишком понравилась моя предприимчивость. Раньше-то они небось, только пользуясь знанием цен и временем прихода караванов, вылавливали в мутной водичке своей «мутной» экономики наиболее крупную рыбешку. А тут появился этакий ухарь-купец, провернувший за их спинами крупную сделку. Вот его и решили примерно наказать, обобрав до ниточки на «законных» основаниях. В конце концов, еще древние говорили: «Ищи, кому выгодно», а судя по тому, что мой караван пряностей едва не пришвартовался в складах Дворца, Митк’окок тут и был главный подозреваемый. Но поди докажи это на суде, в котором заседает сам Митк’окок.
Да и вообще, после всего произошедшего нам хода в город больше нету. Выгнали нас из города, и теперь приходится ютиться на пляжике какой-то бухточки, километрах в пяти от Вал’аклавы, на противоположной стороне реки, и мучительно перебирать события последних дней, пытаясь вычислить, кто же меня подставил?
Наш жилой сарай сотрясался от ударов стихии. Я, Осакат и наши «флотские» тесно сгрудились возле жиденького костерка, горевшего в очаге посреди хлипкого обиталища. Увы, все то немногое тепло, что он давал, мгновенно выдувалось сквозь пусть узенькие, но многочисленные щели в крыше, дверях и окнах. А разжечь что-то побольше было накладно — дрова и кизяк тут стоили денежку, или ракушку, или бронзюльку. Короче — стоили. Как я уже выяснил, в качестве топлива для Вал’аклавы привозили либо дровишки с гор (дороже всего), либо выловленный из моря плавник, либо кизяк от пасшихся в степи овцекоз. Но, сколько ни завози, все равно мало, приходилось экономить, используя топливо в основном для приготовления пищи и нужд промышленности.
Впрочем, климат тут был довольно теплый, и особого обогрева, как правило, не требовалось даже зимой. И если бы не затянувшийся на несколько дней ледяной шторм, усугубляющийся постоянной сыростью, худо-бедно можно было бы перетерпеть холод и сейчас.
Только все дело упиралось в то пропадающую, то возвращающуюся болезнь Осакат, да и прочих моих «подопечных». Вот и сейчас, даже несмотря на то что я замотал Осакат во все имеющиеся под рукой одежки и одеяла, уже на второй день бури сестренку снова пробил озноб и кашель. Так что пришлось отпаивать ее и других «болезных» горячим отваром травок с вином, специями и медом (пришлось отдать четыре довольно увесистые бронзовые висюльки за пару горстей чего-то вроде корицы и гвоздики и одну висюльку, поменьше, за примерно литровую банку меда). Снятая проба сего зелья лично меня бросила в жар, но Осакат продолжала дрожать и стучать зубами. Я начал уже подумывать об изобретении горчишников, но все упиралось в отсутствие горчицы.
А тут еще и в дверь, которую мы подперли изнутри поленом, дабы ее не шатало ветром, кто-то активно забарабанил. А потом, впустив с собой клок ледяного ветра, ввалилась пара мокрых и не слишком добродушных «забритых», принесших (на редкость не вовремя) долгожданную весть.
Да, на редкость не вовремя! Как-то не хочется оставлять тут болезную Осакат, а еще меньше — переться самому в ненастье без малого десяток километров. Но если этого не сделать, боюсь, все мои хитрые комбинации полетят псу под хвост. Так что, горестно вздохнув, выдал Витьку подробные инструкции по уходу за больной сестренкой («моей сестренкой», старательно подчеркнул я), потом свистнул недовольно сморщившемуся Мнау’гхо и выполз за дверь. Ледяной ветер сразу забрался под плотно запахнутую безрукавку, поверх рубахи, а дождь, пробившись под накинутую на голову шкуру, сдобрил все это порцией влаги. И дабы немедленно не околеть тут от холода, пришлось припустить что есть мочи, насколько позволяла размокшая земля. Зато добежали довольно быстро.
— Да! Нет нынче тут караванов с бронзой и теплыми тканями, — горестно поведал я внимательно слушающим сотрапезникам. — Большая беда пришла с запада! Нашествие двухголовых шестиногих демонов, поглотившее многие народы, как я поглощаю эту чашу!
В подтверждение своих слов я быстро опрокинул чашу меда и перевернул ее, демонстрируя всю прискорбность создавшегося международного положения.
— И наши земли постигли немалые беды, — согласно кивнул Вождь Бокти. — Зима была холодная. Неурожай. Какие-то люди перекрыли реку и побили караваны, которые наши племена отправляли сюда торговать. А теперь вот еще и караваны с бронзой и тканями не пришли! Эх, видно духи не приняли наши жертвы. Может, шаман плохо говорил с ними или люди испортились окончательно? Молодые нынче не такие, какими были мы в их годы! Они привыкли к теплым шерстяным тканям да бронзовым топорам, что рубят деревья, словно речные камыши. Мой прадед ходил всю зиму в одной накидке из шкуры оленя, которого убил обычным деревянным копьем, и лес он рубил каменным топором, а не этими новомодными штуками. Если бы он знал, какими слабаками будут его потомки, он бы удавил моего дедушку еще в колыбельке. Да! Мельчают нонче люди.
Я мельком глянул на «измельчавшего» потомка почтенного прадедушки и сочувственно покачал головой в знак согласия. Да, прежде народ-то покрепче был, согласно кивнул я ему, доставая из-за спины кувшин вина, который прихватил с собой в качестве пропуска в любую компанию нормальных мужиков. «Малыш» Бокти глянул на кувшинчик в моей руке с высоты своего (немногим меньше Лга’нхи) роста, одобряюще мотнул здоровенной, как прикроватная тумбочка, башкой, горестно вздохнул и подставил чашу.
— Вот из-за этого вина и мельчает народ! — громогласно объявил он, выхлебав чуть ли не литр одним глотком. — Мой прадедушка пил только воду из ручья и настоянный мед и был крепок, как священный дуб! А молодежь хочет пить эту отжимку из ягод, от которой настоящий мужик только слабеет и не может заделать своей жене нормального ребенка! Вот и рождаются всякие недомерки, — сказал он, глядя сверху вниз на мою макушку.
С Вождем Бокти я довольно быстро нашел общий язык. Это был архитип более древний, чем первое яйцо динозавра, пожелавшее лучше окаменеть, чем разродиться недостаточно чешуйчатым представителем «нового поколения». Главное было поддакивать ему, нахваливая старые времена и ругая молодежь, и сей почтенный консерватор сразу сочтет тебя человеком правильным и дельным.
Для знакомства с ним я использовал очень «оригинальный» способ — ошибся дверью! Но, возможно, в Москве, где на каждый квадратный метр территории приходится, наверное, с полсотни дверей, это и выглядело банальным перепевом многочисленных сюжетов фильмов и мыльных опер. Тут «ошибиться дверью» было примерно то же самое, что в моем мире ошибиться страной, а то и континентом. Ситуация анекдотичная и заслуживающая того, чтобы ее еще спустя многие годы пересказывали у стойбищных костров и в трактирах. Так что, когда мы с Мнау’гхо вломились в чужой сарай с кувшинами вина под мышками, на нас сначала посмотрели весьма настороженно, если не сказать больше, а по разъяснении ситуации наградили громкими аплодисментами в виде хлопков по плечам и веселым ржанием: «Это же надо, двери перепутал!»
Может, кто другой бы и обиделся. (Мнау’гхо попытался, и даже порывался бежать за нашими, звать тутошним морды бить.) Но я не из таких! Я такой гад и сволочь, что даже Карнеги почитывал и кой-какие советы — «как влезать в расположение и прикидываться другом» — помнил. Так что хлопки по плечам и насмешки снес без всякой обиды и даже поддержал общее веселье, отпустив пару шуток по собственному адресу (старался выбирать более плоские, боясь показаться «ботаником» в кругу «нормальных пацанов»).
