Или Артузов считает, что если я займу эту должность, то меня «сожрут» старшие товарищи и коллеги? Такой вариант тоже не исключен. Сожрут, и не подавятся. Чего бы хорошего, а подковерные интриги существовали всегда, в любой стране, как ты ее не называй – хоть РСФСР, а хоть и просто – РФ. Плавали, знаем. А Артур, один из немногих людей, кому я могу доверять почти целиком. Ключевое – «почти», потому что на сто процентов я не смогу довериться никому, даже Наташке. Представляю, что будет, если начну всерьез объяснять жене, что я «попаданец». Потому, о некоторых вещах лучше помалкивать даже с самыми близкими людьми.
Но вот касательно того, займу ли я должность Председателя ВЧК, могу быть совершенно спокоен – нет, не займу. Во-первых, помню, что товарищ Дзержинский останется на своей должности еще пять с лишним лет. А во-вторых, а это на сегодняшний день самое главное для республики – я являюсь владельцем миллионных счетов в швейцарских банках и без меня Советская Россия их не получит, равно как и оставшихся денег графа Игнатьева.
Сейчас, если здраво подумать, я только числюсь начальником ИНО, а реально выполняю роль резидента в чужой стране. В сущности – уровень майора-подполковника, но уж никак не генерала. Мне бы сидеть в Москве, создавать отдел внешней разведки, подбирать людей, получать указания руководства, а потом определять методы и методику работы, писать инструкции и добывать информацию, необходимую для безопасности государства. Понимаю, что на сегодняшний день, для страны важнее, чтобы я вытаскивал из французских банков миллионы, а не просиживал штаны, но все равно, червячок гложет.
В квартире Владимира Ильича меня встретила прислуга – девушка лет двадцати, в фартуке, и в наколке. Симпатичная, чуть полноватая, с курносым носом. По первому впечатлению – приехала откуда-то из деревни в Москву, и очень удачно устроилась. Взяв у меня пальто и кепку, шепотом сказала:
– Оне вас ждут.
«Оне» – Владимир Ильич, так и оставшийся в костюме и галстуке, и его супруга – Надежда Константиновна, не в привычной по старым фотографиям строгой блузке с белым воротничком, а в домашнем халате цвета усталого верблюда, и в каких-то разношенных кожаных тапочках. Мне показалось, что у супруги Владимира Ильича отекают ноги, отчего ей трудно ходить. Но это могло и показаться, не стану настаивать. Про базедову болезнь, которой, якобы страдала Крупская, помню – вон, глаза она пучит, а про все остальное, извините, не знаю. Не изучал я биографию жены Ленина, а ставить диагнозы не обучен, я не доктор.
– Наденька, это тот самый Владимир Иванович Аксенов, о котором у нас очень много говорят, – представил меня Владимир Ильич.
– Очень приятно, – сказала Надежда Константиновна, протягивая руку и крепко, почти по мужски, стиснула мою ладонь.
– Можно просто Владимир, – улыбнулся я, желая оказать впечатление на жену Ленина.
Вот, получилось в рифму, но приятного впечатления, я похоже, не произвел. Супруга вождя только окинула меня пронзительным и, как мне показалось, презрительным взглядом. Но опять же, повторю, могло просто показаться. И взгляд никакой не презрительный, а просто следствие болезни. Да я где-то и понимаю Надежду Константиновну. Женщина хотела провести время в узком семейном кругу, а тут на ужин вваливается совершенно незнакомый человек, без предупреждения. Мне, например, такое бы не понравилось. Но раз уж я приперся, то обратно-то не уйду. Тем более, кушать хочется.
Мы сели за стол, и та же девушка, принялась накрывать.
Если бы я попал за стол к товарищу Ленину с год, а то и с полгода назад, изумился бы изобилию, но после французской кухни, суп с фрикадельками, молочная рисовая каша, сыр, вареные яйца, сливочное масло и свежевыпеченный хлеб, уложенный в корзинку, уже не казались изысками. Конечно же, простой народ так не ужинал, но я бы не сказал, что Председатель СНК питался слишком роскошно.
Владимир Ильич ел жадно, словно крестьянин, уставший и проголодавшийся за день – вон, даже подставляет под ложку кусочек хлеба, чтобы не закапать скатерть. Надежда Константиновна напротив, работала ложкой как-то равнодушно, словно бы выполняла какую-то функцию, или исполняла некий ритуал. Дескать – ну, надо же иногда и поесть? При этом, Крупская постоянно буравила меня взглядом, переводя взор то на меня, но на мужа.
– Владимир Иванович, не желаете стаканчик вина? – неожиданно спросил Ленин. – Сам-то я не буду, вг’ачи запретили, но вам можно.
Слегка удивившись, я только пожал плечами:
– Владимир Ильич, ради меня не стоит. Равнодушен к спиртному.
– Да, я наслышан, – усмехнулся Ленин, пододвигая к себе тарелку с кашей. Выбрав себе яйцо, Владимир Ильич принялся чистить его, обстукивая скорлупу ложечкой, а затем принялся за кашу, заедая ее яйцом.
– А вот мы, в молодости, могли себе позволить и вина выпить, и пива, – заговорила вдруг Крупская, словно бы укоряя меня.
– Да, Наденька, – просветлел лицом Владимир Ильич. – Помнишь, в Лонжюмо[1], когда мы с тобой гуляли, и покупали у кг’естьян молодое вино и багеты?
– Володя, ты же никогда не любил вино, всегда предпочитал ему пиво, – заулыбалась товарищ Крупская. – Помню, как в Праге вы спорили с Шулятиковым – какое пиво лучше? Он предпочитал немецкое, а ты чешское.
– Да как можно считать немецкое пиво пивом? Хуже него только английский эль.
Ишь, какие подробности из жизни вождей открываются. Владимир Ильич предпочитал вину пиво! А ведь я всю жизнь полагал, что Ильич был трезвенником. Если переживу гражданскую войну, доживу до пенсии, то напишу воспоминания о своих встречах с Лениным. А что такого? Чем я хуже тех курсантов, что вспоминали о том бревне, что они тащили на субботнике вместе с товарищем Лениным? Наверняка никто еще не писал о том, как Владимир Ильич приглашал его на ужин? Помнится, кто-то из соратников повествовал о «ленинском» бутерброде – куске хлеба, намазанному маслом, с вареньем и сыром.
– Наверное, только два человека среди моих знакомых не пьют – это вы, да Феликс Эдмундович, – заметил Ленин. – Ну, товарищ Дзержинский ладно, он у нас аскет, считающий выпивку уделом слабых, ну, а вы-то? Или, вы скажете, что из-за религиозного воспитания?
– Нет, не скажу, – не стал я спорить с вождем. – Мои предки из староверов, но меня самого никто не учил, что пить – это плохо. Мне это не нужно, вот и все.
– Странно. Вы ведь по своему происхождению не из рабочих, а из крестьян.
– А чем крестьяне отличаются от рабочих? – удивился я. – Что те пьют, что эти.
– Владимир Иванович, вы не читали исследования по поводу пьянства в кг’естьянской среде? – поинтересовался Ленин.
Читать-то я читал, только эти исследования проводились гораздо позже нынешней эпохи, и я неопределенно повел плечами.
– Прочтите хотя бы работу Павла Гг’язнова[2]. Любое дело у кг’естьян начинается с пьянки. Да что там – четвег’ть года русский кг’естьянин пг’оводит в праздности и пьянстве. Двенадцать главных церковных праздников, храмовые праздники, да еще разные даты, вг’оде тезоименитстваимпег’атора, не говоря уже о свадьбах, крестинах, и всем таком прочем. А из-за взрослых страдают и дети. Сг’едняя смег’тность детей на тысячу человек в Бг’итанской империи пятьдесят человек, а у нас шестьсот. И это данные на миг’ное время. Боюсь, сейчас статистика гораздо хуже.
– Так ведь Владимир Ильич, – решил я заступиться за свой класс. – Крестьяне пьют не от хорошей жизни, да и развлечений у них не так и много. Кабак для них – и клуб, и библиотека. Да и детская смертность зависит не только от пьянства родителей, но и от уровня развития медицины, от нищеты. А чем лучше рабочие? Разве они меньше пьют?
– Пролетариат – восходящий класс. Он цельный, здоровый. Пролетариат не нуждается в опьянении, которое бы его оглушало, или возбуждало. Ему не требуется ни опьянение половой несдержанностью, ни опьянение алкоголем. Может быть, кто-то из рабочих, еще не оторвавшийся от крестьянского мира, если и позволит себе выпить, то это ненадолго. Как только вчерашний крестьянин врастет в новую среду, станет истинным пролетарием, как он перестает пить.
