И ещё дальше, уже с большим замахом… побежим-полетим мильной зеленью моря Баренца, возвращаясь в Александровск, где:
…ждал ответа из Петербурга вице-адмирал Дубасов….
…вытряхивал крупицы информации из "польского" исполнителя жандармский ротмистр, в то время как координатор иностранной разведки, укрывшись на шхуне, приписанной к порту Тромсё, "сидел на иголках", ожидая когда, наконец, неторопливый норвежский капитан соизволит вывезти его из-под юрисдикции российских властей.
…а в палате местной больницы Константин Иванович Престин, цепляясь за свои уходящие жизненные силы, выцарапывал из беспамятства нестройные жаждущие мысли: "Как! Как же так? Мне потомки говорили (этот капитан… всё ж с немного бесовской фамилией), что я буду командовать "Скуратовым" вплоть до девятьсот девятого года!
А значит…! А значит, со мной всё будет в порядке"!
Наверное, в дурмане обезболивающего морфия, не учитывая, что история пошла по-другому, как и его судьба.
Однако, забегая вперёд, обмолвимся — именно эта уверенность, что "всё будет хорошо", и вытащила его из когтей "костлявой".
Порадуемся за человека.
Тем не менее, последуем далее. И уже от Муромских берегов повернём по компасу практически на "зюйд", опустившись на шестьсот с лишним миль.
Хотя для суши морские единицы немного неуместны…, так что на 1040 километров, а коль уж вовсе придерживаться реалий старинных русских мер — 970 вёрст.
И вот он — Санкт-Петербург.
Кого возьмём для начала? Например, новоприбывшую в столицу империи Богданову Наталью Владимировну.
Там где мужчины брутально напрягаются в незнакомой обстановке, иные девицы умело пользуются своей женской слабостью и непосредственностью. А где и куснуть могут… по обстоятельствам. Им, прекрасным, сие прощают!
Для женского романтизму царская Россия с благородными князьями, графьями наверное имеет свой очаровательный флёр, и уж какая "сопливая с косичками" ещё с детства не мечтала стать прынцессой.
У Богдановой же ко всему были ещё и профессиональные обязанности. Эксклюзивные.
И останавливаться лишь на пригляде за наследником трона она не собиралась.
При её знаниях и хватке эмансипированного поколения она весьма скоро и вполне могла стать мировым светилом в медицине. Если конечно не ударится в основную женскую мечту — выйти замуж ("выйти замуж удачно!!!").
Так что её легализация и карьерные амбиции развивались постепенно и параллельно. Пока, для конспирации прикрываясь именем Пирогова. Не без содействия и одобрения императора. Ну, а как иначе?
А монарх тут являлся центральной фигурой, своеобразным и прямым центром притяжения интересов и сил.
После посещения Севера и не однозначного общения с потомками, а главное ознакомление с информацией, содержащей факты от которой волосы вставали дыбом Романов по иному взглянул на некоторые вещи. И на некоторых личностей. Как из ближнего своего окружения, так и не очень.
Сказать, что императора словно подменили после поездки?
Ответ — нет.
Появилась не свойственная обходительному Николаю резкость, если не сказать ожесточённость.
Спровоцированное потомками (когда в исторических хрониках его правление выставлялось как не совсем удачное, и это ещё мягко сказано) царское раздражение в первую очередь отзеркалило на самих пришельцев. Тут Романов и сам не смог сказать, что на него нашло, собираясь подумать об этом позже. Но потом столько всего навалилось, что стало не до самокопания.
А по приезде в Петербург, скверное настроение самодержца неожиданно трансформировалось и перекинулось на окружающих. В первую очередь с полной критичностью досталось министрам и прочему чиновничьему аппарату. Неудачно подвернулись под руку кое-кто из великих князей.
Сразу были отданы приказы, в том числе о поиске и задержании неких личностей с характеристиками, говорящими об их иудейском происхождении.
На рассмотрении оказались новые законы. Романов помнил… помнил все фамилии…, и кто верховодил в развернувшейся революционной и постреволюционной вакханалии.
И теперь, как бы не клеймили заинтересованные лица российский "ценз осёдлости", по всем выкладкам для евреев в России наступали тяжёлые времена.
Кто-то может предположить, что государь, наконец, обзавёлся неким стержнем?
Но на самом деле человеком двигал страх. За свою жизнь и главное за жизнь своих близких.
Страусиное "лучше бы я об этом не ведал, не знал" осталось там, позади, на следующий похмельный и трезвеющий день в вагоне, в поезде, на перегоне от Вологды.
Как кстати и трусливое "бросить всё…, отречься…, уехать…, тихо и незаметно дожить где-нибудь". Потому что понимал, что не получится "тихо и незаметно", а главное "дожить".
Изменилось ли его отношение к супруге?
С виду можно сказать, что нет.
В первую очередь именно ей, осторожно, поэтапно и с глубокой горечью он поведал о ближайшем (возможном) будущем. Кстати, так полностью и не решившись описать трагедию "дома Ипатьева".
Но выдал полный расклад о её наследственном "подарке", по деликатности своей ни даже намёком не посмев выразить претензии или ещё чем обидеть.
Более того, к Аликс он стал относиться ещё более трепетно, однако и сам не замечая, что полярность его чувств всё больше смещалась к жалости.
Да, он её жалел, справедливо считая, что "она же не виновата".
Но заложенные с воспитанием династические установки, когда супруга является не только любимым человеком, но и несёт своё бремя и ответственность за продолжение рода (царского рода!), тихо подъедали его прежнюю искренность. Наследственная болезнь, которую несла в себе урожденная принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадская делала ее словно бы… испорченной.
Она и сама это, кстати, понимала, чутко следя, прислушиваясь, всё тем же женским сердцем — не изменилось ли к ней отношение царя и супруга.
Но жалость такое скользкое чувство, эмоция-хамелеон, коварная подмена, которую по-своему несчастная (теперь) императрица отследить не смогла.
И, наверное, это хорошо. А то мало ли, что может натворить обиженная женщина, в осознании, что её разлюбили. Так и "мухой" стать недолго… "гессенской". И "гадить" начать. Поскольку знает она много, можно сказать — всё… по одной "большой, невероятной тайне".
