Учитывая, что восток Польши уже весьма серьёзно пострадал от вражеских набегов, новая армия вторжения совершила быстрый марш строго на запад и, уже перейдя через Вислу, свернула на север, не расходясь, впрочем, людоловскими отрядами, а идя несколькими многочисленными колоннами. Для осад и штурмов замков и городов они по-прежнему не задерживались, обходя укрепления стороной. Нередко они перехватывали в пути зерновые обозы, двигавшиеся к Висле, по которой обычно и сплавлялось зерно на баржах к Гданьску. Так что свою задачу войско начало выполнять уже здесь, перехватывая хлебный экспорт врага.
Если летний набег был для грабителей почти бескровным — они потеряли меньше одного процента своего состава — то нынешний сразу встретился с трудностями. Нет, на длиннющие колонны всадников поляки нападать не решались, такое действие было бы для них чистой воды самоубийством. Однако, передвигаясь так, рабов много не приобретёшь. Калмыки и черкесы хотели ещё наловить людей по округе и разделялись на небольшие ловчие отряды. Вот они-то и стали попадать в засады. Свою землю поляки знали лучше пришельцев. Хорошо вооружённых, обученных обращению с оружием с детства людей здесь было очень много. То и дело отряды людоловов стали превращаться из охотников в жертвы. Иногда калмыкам или черкесам удавалось отбиться, иногда приходилось бросать добычу и спасать свои жизни. Несколько отрядов исчезли, будто их и не было.
Не без основания гордившиеся высочайшими боевыми качествами своей конницы поляки нередко бросались в атаку на более многочисленных врагов, думая, что их удастся легко разогнать, как бездоспешных татар или казаков. Здесь их ждал сюрприз. Калмыки и черкесы были защищены не хуже средней, "панцирной" конницы самих панов. Некоторые имели оснащение на уровне тяжёлых конников, гусар. Такие ошибки смертельно дорого обходились устроившим засаду.
Казаки в этот раз за новыми рабами охотились меньше союзников, их интересовало зерно. Обмолот его уже активно шёл в местных сёлах, обозы, груженные пшеницей и рожью этого урожая, тянулись к рекам, по которым обычно и сплавлялись к Гданьску, на вывоз. В этом году маршрут перевозки изменился. Захватив село, казаки прежде всего формировали обоз для доставки зерна к себе, заодно гнали с обозом овец и коров. Желанным, но редким трофеем были породистые лошади, их в пути оберегали особо тщательно.
Вспоминая пройденные разорённые польские земли, Хмельницкий удивлялся самому факту массового вывоза зерна за границу.
"Паны совсем с ума посходили. У них полстраны дымом пошло, везде разор и запустение, а они, как ни в чём не бывало, гонят зерно на продажу за море. А местный люд что зимой жрать будет? Здесь же к весне целые воеводства в кладбища превратятся! И никто им не указ, хотят жить по-прежнему и будут, пока им глотку не перережешь. Но мы уж постараемся побольше таких добрых дел сделать".
Осознав, что лёгкие прогулки по здешним местам кончились, Богдан Зиновий отправлял казацкую добычу на русские земли только большими, в несколько сот возов, обозами, с охраной в сотни вооружённых всадников. Союзники обычно присоединяли свои обозы к казацким, добавляя охрану и от себя. Но даже такие многовёрстные образования не были гарантированы от вражеских нападений. Их регулярно обстреливали из рощиц и покинутых деревенек. Отряды польских всадников иногда атаковали либо хвост, либо голову такой длиннющей змеи, успевая наносить немалые потери до прихода казацкого подкрепления. Слабым утешением было неумение поляков отходить вовремя, часто весь напавший на обоз отряд удавалось уничтожить полностью. Потери в отрядах сопровождения награбленного иногда превышали треть вышедших в обратный путь.
Постепенно уменьшаясь в числе, армия вторжения шла на север. Конница союзников, спешившись, обыскала второпях покинутые пригороды Варшавы, и подпалила их, уходя от города. Тысячи шляхтичей, севших в осаду в столице, с проклятиями и слезами на глазах смотрели на орды врагов, казавшиеся им бесчисленными (многие отряды продефилировали в виду варшавских стен по два-три раза для создания нужного психологического эффекта). Варшавяне убедились, что слухи об огромности вторгнувшегося войска не выдумка. На стенах, глядя на проходящие вдалеке вражеские войска, люди ошеломлённо переговаривались.
— Точно, тысяч сто пятьдесят, как и говорили. И ведь доспешных много, не меньше половины!
— Какие сто пятьдесят! Двести, не меньше, а то и больше двухсот! И у многих даже лошади в броне! Конец Польше… разве такую орду остановишь?
— Да у нас взрослых шляхтичей втрое, вчетверо больше! И все имеют коней и сабли! Неужели и дальше будут прятаться от врагов за бабьими юбками?
— Ты чего, жидовская рожа, про благородных людей смеешь говорить? Да я тебя…
— Если ты такой благородный, почему не в поле на коне, а здесь, на стене, пьяный сидишь?
— Убью!
— Пупок развяжется! — мещанин еврейской наружности был так смел оттого, что вокруг шляхтичей больше не было, а вступившийся за честь благородного сословия сморчок явно ни на что кроме угроз способен не был. Непрестанные вражеские вторжения очень сильно ударили по благополучию мещан и купцов, вынужденных пережидать опасность в укреплённых местах. Убытки у многих были настолько существенны, что вызывали ропот против доминировавших в государстве шляхтичей, продемонстрировавших свою неспособность защитить страну от врага.
Нет, конечно, не стали вдруг все шляхтичи трусами, многие из них рвались в бой, готовы были выехать из ворот и попытать счастье во встрече с врагом. Однако король и канцлер Оссолинский не без основания посчитали, что враги умышленно медленно проезжают перед стенами. Учитывая, что они были несравненно более многочисленными, власти также переоценили силы вторжения, посчитав, что врагов не менее ста тысяч, битву с казаками решили отложить до формирования большой польской армии.
Постановили её собирать большую, как никогда. Сейм после унижения, полученного его депутатами от сидения за стенами при горящих пригородах, единогласно утвердил созыв на будущую весну общегосударственного посполитого рушения, предписал королю собрать вдвое большее, чем сгинувшее у Днепра кварцяное войско. Ему даже, удивительное дело, в этом году разрешили потратить на войско (исключительно в этом году!) половину своих доходов и сделать заем, если этого недостаточно. Хотя было ясно сразу, что не хватит. После прохода вражеского войска мимо столицы, несколько сот шляхтичей, сбившись в отряды, вышли на промысел — охоту на врагов и доставили много неприятностей войску Хмельницкого.
Вскоре Богдан был вынужден, вопреки собственным планам, разрешить казакам также поохотиться за трофеями. При виде добычи калмыков и черкесов у слишком многих и в казацкой коннице разыгралась зависть.
— Почему им можно, а нам нельзя?
— Казак живёт добычей! На что мы зимой будем существовать?!
Брожение, начавшееся вскоре после перехода на польские земли, нарастало непрерывно, мудрый человек им долго пренебрегать не мог. Хотя большинство громко жаловавшихся на свою сиротскую судьбинушку успели уже в этом году награбить больше, чем за всю свою предыдущую жизнь, игнорировать их требования ВЫБОРНЫЙ командир был не в состоянии, иначе быстро перестал бы быть им. Казацкие отряды также стали отделяться от войсковых колонн, и потери в войске немедленно резко увеличились.
В немалой степени величина потерь объяснялась резким ростом численности казацкой конницы. За год она увеличилась как бы не в десять раз. Конечно, все севшие в седло и раньше умели ездить верхом, но как всадники людям научившимся ездить на коне раньше, чем ходить, они уступали во всём. Хмельницкому оставалось молча сожалеть, что прекрасные черкесские и польские кони достались большей частью бывшим селянам, воинское искусство только начавшим осваивать, а вступившие в казацкое войско ногаи, прирождённые наездники, остались со своими малорослыми лошадками и без доспехов.
"Вот из кого надо гетманскую конницу строить. Они ногами ходить хуже умеют, чем на лошади сидеть, дать им коней покрупнее и посильнее, доспехи какие-никакие, командиров из шляхты или московских дворян, тогда они всех сокрушат. И верными мне лично будут. Надо будет поговорить с Аркадием, он грозился завалить казаков чугуном и железом, кроме пушек и ружей, неплохо бы и доспехов своих наделать. Где б ещё столько добрых коней найти… дорогое удовольствие — боевой конь".
Раз уж вся конница рассыпалась для грабежа, взяли неожиданными ночными налётами несколько богатых замков и небольших местечек. Осознав, что дальнейшее продвижение на север опасно, Богдан Зиновий решил ограничиться ограблением центра Великопольши. Врагов здесь уже сотни лет не видели, было чего взять.
Тем временем казацкая флотилия продолжала движение на север. Сначала по Бугу, потом по Висле. То и дело им приходилось высаживать десанты на плывшие туда же баржи с зерном. Вопреки здравому смыслу никто и не подумал запрещать его вывоз из разорённой страны. Да, собственно, и некому это было делать. Золотые шляхетские вольности позволяли помещикам совершать почти любые глупости и преступления, а пресечение их, наказание виновных, были связаны с серьёзными, часто непреодолимыми трудностями. Вот и спешили пополнить свой кошелёк шляхтичи из незатронутых войной районов за счёт вывоза хлеба, немало не беспокоясь о пропитании горожан и селян из пострадавших от набегов поветов. Однако многим из них дождаться денег за отправленный в Гданьск хлеб было не суждено.
