Ознакомительная версия.
– Да просто, пока во всяких германиях-италиях не придут к власти соответствующие режимы, мы его не выпустим… Слушай, честно говоря, мне уже глубоко по барабану, что там начнёт твориться в политике, главное, что не состоится заграничный поход, надеюсь, что не будет военных поселений… Хочу в Питер, в лабораторию. Надоели эти стрелячки и иже с ними.
Стук в дверь прервал мою тираду. Вернулся Тихон.
Ну не золото мой «Планше»?
Телячьи почки, тушённые с луком и солёными огурцами, отварной язык под соусом, говяжье филе, запеченное с беконом, тушёная кислая капуста с копчёной грудинкой…
Ни черта себе шикуют в не затронутых войной окраинах!..
Наши с Серёгой рты минут на десять стали способны только поглощать пищу.
Картошечки бы ещё… Ладно, обойдёмся – и так просто праздник живота получился.
Я не стал доколупываться на предмет: «А где рыба?» Нет – значит, не было. А если и была, то недостойна наших «благородных» желудков. Если уж Тихон не принёс…
Опять стук в дверь – сам Денис Васильевич пожаловал…
– Не потревожу поздним визитом?
– Ну что вы, Денис Васильевич, рады видеть. Просим к столу.
– Не откажусь, я именно на ужин и рассчитывал, и не с пустыми руками… Васька, заноси!
Неизменный денщик гусара тут же заволок в помещение корзину, из которой споро выставил ещё одну бутыль с водкой, жареную курицу, каравай и горшочек с икрой.
Застолье предстояло солидное.
– А вы знакомы с капитаном Горским? – слегка ревниво поинтересовался гусар.
Понятно: чего это я тут распиваю с заезжим драгуном, а не с боевым товарищем.
– С юности. (Благо что про свою «юность в Орегоне» я Давыдову не рассказывал.)
– Тогда понятно, что вы предпочли его общество… Простите, может, я помешал?
– Ни в коем случае, Денис Васильевич, – поспешил встрять Серёга, – мы будем очень рады разделить трапезу с вами.
– Благодарю, господа, за радушный приём…
Я прекрасно понял смысл паузы и поспешил снова наполнить «бокалы»…
Курица – так себе. С цыплятами-бройлерами двадцатого века не сравнить, да и не фаршированная, не маринованная перед приготовлением… Со специями опять же проблемы. Но ничего: выпили-прожевали.
– А нам завтра обратно, Вадим Фёдорович.
– Обратно так обратно, – меланхолически бросил я. – Оно понятно – война ещё не закончилась.
Это я «бросил меланхолически», а где-то внутри вскипела обида… Даже не «обида» – просто не знаю, как назвать: умом понимаешь, что со взятием императора ещё ничего не закончилось, но внутри такое опустошение…
Как на дорожке: решающий бой. Решающий укол. И ты его нанёс! Передумал соперника, обхитрил, «провалил» и контратаковал. На аппарате горит «победный» фонарь. Ты выиграл этот бой! Вымучил! Сделал!!
И тут судья вещает: «Укол недействителен – после «Стоп! К бою!»
И неважно, что там заметил судья: развязавшийся на тапочке шнурок во время атаки, столкновение, выход соперника за дорожку, «хаотичное ведение боя» – неважно. Ты просто был в бою в этот момент и не слышал ничего. Но почувствовал, что всё-таки нанёс решающий укол, действительный укол…
И пусть этот «развязавшийся шнурок» судья заметил у меня, когда я уже летел вперёд во «флеши» и наносил тот самый укол – никого не волнует.
– К бою! – звучит команда судьи.
Можете представить состояние «победившего» после этого?
У тебя отобрали победу, которую ты уже считал своей. Ох, как тяжело снова настроиться продолжить поединок…
В результате очень часто бывает, что тот, кто минуту назад ликовал, уходит побеждённым…
И мне ой как не хочется получить какую-нибудь дурную пулю в войне, судьба которой решена, решена окончательно. Не под Смоленск хочется вернуться, а на Псковщину, к Настёне моей…
Но никуда не денешься – надо. Кажется, теперь я до некоторой степени представил, что чувствовали наши деды перед штурмом Рейхстага. Пройти всю войну, четыре года Ада, пешком и по-пластунски добраться от Волги до Берлина, и, может быть, погибнуть в последний день той ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ…. Страшно! Жутко! Но НАДО!..
– Вадим! Ты о чём думаешь? Судя по лицу – об адских муках.
Пришлось немедленно вернуться в реальность.
– Простите, господа – о жене. Весной надеюсь стать отцом, вот и беспокоюсь – как там она…
– А вот за это нужно непременно. – Давыдов тут же разлил ещё по одной. – За здоровье вашей очаровательной супруги, и чтобы всё завершилось благополучно!
Выпили. Закусили. В таком ключе и прошёл весь вечер. Пообщаться с Серёгой на предмет злободневных проблем так и не удалось, а утром он умчался в Минск по каким-то своим делам.
Мы отправились на север ближе к полудню. Через день присоединились к отряду Сеславина, который оставили в качестве заслона, и вскоре прибыли в места, предписанные дислокацией. Однако успели к «шапочному разбору».
Оказалось, что за это время Милорадович со своим авангардом перехватил у Ржева наполеоновскую гвардию, вышедшую на Смоленск. Драка была страшной, но подошедшие корпуса Остермана и Цесаревича переломили ход боя, и из тридцати пяти тысяч французов пробились только пять. Мюрат убит, а возглавил прорыв сам Ней – несостоявшийся князь Московский.
По дороге к Смоленску его здорово потрепали казаки и партизаны, поэтому довёл он до города около двух тысяч штыков.
А там уже до людоедства докатились. Подчинённые Виктора и Удино давно уже выжрали все запасы, съели лошадей, а любая попытка выбраться за стены немедленно заканчивалась уничтожением отряда либо регулярными войсками, либо партизанами.
За каждым бугром, за каждым деревом французов подстерегала смерть.
Попытка пробиться на запад была пресечена Витгенштейном на корню: коротким ударом граф уничтожил бригаду авангарда, посмевшего отойти от ворот Смоленска дальше, чем на пять вёрст.
А когда Смоленск подпёрли осадой ещё и с восточного направления… Через две недели французы капитулировали. В городе их оставалось меньше корпуса.
Шварценберг и Ренье отвели свои корпуса за границу, не дожидаясь атаки Чичагова.
Ни одного вооружённого неприятеля не осталось на русской земле.
– Настя! Скоро твоё сиятельство будет готово? – обозначив стук в дверь, я вошёл в комнату любимой.
То есть в её «будуар», если можно так сказать – в помещение, где зеркала и шкафы, из которых «нечего надеть» и в которые «некуда уже вешать».
Спальня у нас, несмотря на безумную площадь особняка в Гатчине, была одна. Я настоял, а супруга не возражала. И пусть всевозможные условности начала девятнадцатого века идут лесом мимо дверей моей супружеской опочивальни. Графской, между прочим.
Да-да: за пленение Наполеона ваш покорный слуга получил графский титул, чин полковника гвардии и шефство над вновь сформированным лейб-гвардии Сапёрным батальоном, «Георгия» третьей степени, сто тысяч рублей наградных, портрет Александра с алмазами и нехилую такую деревеньку с тысячей душ крепостных под Новгородом.
Ознакомительная версия.
