Черт… жуткая была сеча. И красивая… Говорят, понимание красоты отличает нас от животных. А понимание такой красоты? Граненый, изящный в своей лаконичной завершенности арбалетный болт с полным музыки звоном входит в стальной нагрудник, украшенный скупой чеканкой. Отсверки солнечных лучей на мече, выпавшем из уже мертвой руки. Моменты просветления и понимания чего-то недоступного для нас, живых, на лице когда-то могучего, полного сил воина, пронзенного бритвенно острым наконечником списы. Веер живописных кровавых брызг…
Тьфу, зараза… вот это торкнуло! Нет, я не псих, просто каждая битва, каждая смерть откладывает на наших душах неизгладимые отпечатки, попутно деформируя восприятие бытия. И я тому не исключение. А может, действительно свихнулся и превратился в кровожадного маньяка? В общем, не важно…
Даже не знаю, как сам уцелел. С нашей стороны полегло очень много достойных дворян. В том числе и Жорж де Розюмбо, с которым мне не миновать поединка, если бы этот благородный человек остался в живых. Вечная тебе слава, кабальеро! Зараза… опять на слезу прошибает… Где там мой кубок?
– Слава шефу гвардии великой Бургундии!!! – проревел бухой в сиську сэр Джон Миддлетон и, выхлебав кубок, рухнул куда-то под стол.
– Слава!!! – Ор бургундских вельмож заставил рухнуть целый пласт штукатурки.
Конт Филипп де Круа для пущего эффекта выпалил из пистоля, целясь в каблук хозяйки борделя, а конты – де Ромон, то есть Жак Савойский, и де ла Рош-ен-Арденн, то есть великий бастард Антуан – затеяли плясать что-то вроде джиги прямо на столах.
– Братья!!! – Я решительно постучал рукояткой кинжала по кубку. – Я почту за честь принять под командование самых лихих вояк в этом мире. Виват!!!
Да, вот такие дела. Оливье де ла Марш, будучи в опале, остался только грандметрдотелем двора, де Розюмбо на небесах пляшет с ангелами, а я сегодня получил из рук государя перевитый лазурными атласными лентами капитанский жезл и принял под командование все гвардейские подразделения бургундской армии. В том числе, став гранд-обер-камергером, повесил на себя охрану государя. А свою роту благополучно сплавил Логану. Заслужил он, чертяка. Вот как-то так. Празднуем теперь, оккупировав лучший бордель в Нанси. В основном избавляемся от стресса, до чертиков натерпевшись страху на поле битвы, поминаем павших, но не забываем и заложить за воротник по поводу новых представлений. Зараза…. только бы еще и этот бордель не спалить…
Не спалили, но оттянулись знатно. Так знатно, что я даже не помню, как оказался у себя в особняке. А события вчерашнего дня пришлось воспринимать со слов тетушки Лилит. Старая цыганка с материнской заботой поутру притащила мне кастрюльку огненного бульончика и бережно потчевала с ложечки.
– Ну и зачем ты это сделал, Жан? – Цыганка укоризненно покачала головой.
– Что?.. – Я подержал во рту горячий бульон и обрел возможность говорить.
– Что?! – Лилит экспрессивно всплеснула руками и опять нырнула ложкой в кастрюльку. – Вот это! Себя не любишь, мозги свои не любишь, живот свой не любишь. Зачем?
– Знаешь, да́и… – Я попробовал привстать и с удивлением обнаружил, что сие действие произвел без особых болезненных ощущений. – Знаешь, иногда хочется просто забыться и спрятаться. Вокруг бывает так страшно…
Цыганка понимающе кивнула, пристально посмотрела в мои глаза и вдруг поинтересовалась:
– Я же тебе никогда не гадала, сыночек?
– Нет. А ты можешь?
– Конечно. – Лилит кивнула с серьезным выражением лица. – Я же ведь немножечко чувихани.
– Ведьма?.. Никому не говори об этом.
– Я и не говорю… – улыбнулась Лилит и откуда-то выудила пустую серебряную мисочку и клубок шерсти, утыканный множеством иголок. – Теперь закрой глаза и спокойно лежи. Я буду говорить, а ты, если захочешь, можешь спрашивать.
После потребления супчика мое бренное тельце почувствовало себя гораздо лучше, поэтому я спокойно откинулся на подушку и прикрыл глаза. Интересно…
Послышался шум воды и через мгновение цыганка стала говорить:
– Вай-вай, мальчик мой, ты недавно взял много жизней, но нужные так и не взял…
– Что с ними?
– Один совсем плохой, но будет жить. А второй целехонек, хотя ты его первым должен был…
В голове родилось понимание слов цыганки. Тот, что плохой, но будет жить, – это Рене, а второй, который целый, – это клятый Кампобассо. Хитрый ломбардец куда-то исчез во время битвы, бросив своих людей, но к концу ее вполне нарисовался – даже умудрился засветиться перед Карлом, устроив бесполезную, показушную атаку с горсточкой своих приближенных. Вот же сука…
– Есть еще один… – Голос цыганки мне показался немного встревоженным. – Но он… мертвый и живой одновременно. Кто это, сыночек? Расскажи мне.
– Когда-то давно я убил очень плохого человека. И вот совсем недавно узнал, что он живой. Или восстал из ада…
– Что он сделал, сыночек?
– Он убил моего отца, а потом и мою мачеху вместе с ее еще не родившимся ребенком… – Руки невольно сжались в кулаки.
– Ты его встретишь еще не скоро… – Цыганка успокаивающе положила руку мне плечо. – Но хватит о плохом. Ничего особенного я не вижу, а то, что вижу, пока тебе не надо знать.
– Многие знания – есть многие печали?
– Ты очень умный, сыночек. А вообще, лучше сначала разберись со своими сердечными делами.
– Не начинай, да́и… – Я спустил ноги с кровати, поежился от осознания необходимости заняться делами, и попросил Лилит: – Помоги лучше одеться…
Из битвы я вышел абсолютно целехоньким, но все равно тело напоминало собой один сплошной синяк, и теперь, особенно поутру, пока не расхожусь, некоторые телодвижения представляли собой сущие мучения.
– Вот еще… – фыркнула цыганка. – И без меня есть кому помогать.
И хлопнула пару раз в ладоши.
Дверь в спальню скрипнула, я повернулся, но вместо ожидаемых близнецов с легким охренением узрел восточную красавицу. Или гурию…
Впереди двух служанок, нагруженных подносами, застыла неимоверно красивая девушка в восточном наряде.
Длинный парчовый камзольчик, стянутый кушаком на удивительно тонкой талии, длинные стройные ножки в шальварах и тапочках с загнутыми мысками. Черные волосы стянуты узенькой диадемой, а нижняя часть лица прикрыта легкой газовой тканью…
– Я приветствую тебя, мой господин… – молвила гурия голосом Земфиры и, звякнув многочисленными браслетами на руках и ногах, склонилась в поклоне.
