– Ничего тут странного нет, – уверенно заявил Валентин. – Бабы эти небось язычницы. Труп врага своего забрали, чтоб надругаться над ним и за своих отомстить. А может быть, он и живой еще к тому времени был. Одним словом, хватит об этом. Говоришь, товарищ твой должен тебе остался? – обратился он к князю Федору. – И сколько же?
– Да целых три гривенных[17], – с явной досадой молвил Линский. Похоже, воспоминания об этом неоплаченном долге до сих пор царапали его сердце.
– Да уж… Досадно. Такой безделицей трех гривенных не окупить. – Валентин кивнул на браслет. – Досадно мне, что близкий нам человек понес денежную потерю. Хочу возместить тебе ее, князь. Продай мне эту безделушку. – Валентин достал из кармана три рубля и протянул их князю. – Мы теперь в родовом гнезде живем. Почитай, почти что родственники. Ты, князь, надеюсь, не брезгуешь родственниками-купцами?
– Нет, нет, что ты, Михайла… – Князь взял деньги и, сняв с себя браслет, протянул его Валентину. – Вот уж не ожидал. Спасибо тебе, Михайла!
Пока Валентин надевал браслет на свою руку, прилаживая его, чтобы поплотнее сидел, Ероха, приобняв князя Федора за плечи и склонившись к его уху, нашептывал:
– Советую тебе, князь, держись Михайлы, и в кармане у тебя всегда тяжело будет. Мы с Силкой еще недавно нищими были, а теперь смотри – купцы знатные, посольство к самому государю царю Ивану Ивановичу справляем. Я тебе точно скажу: Михайла – голова. Да что там… Скажу тебе по секрету: его сам Блаженный Василий благословил.
Неизвестно, сколько б еще разомлевший от горячей еды Ероха пытался учить жизни князя Линского, но тут раздался крик дозорного, передаваемый по цепочке:
– Едет, едет, царь едет!
Предупреждающий сигнал о приближении царя моментально поднял всех на ноги, приведя лагерь в движение, подобное броуновскому. Со стороны могло показаться, что в этом движении не было ни смысла, ни порядка. Но это было отнюдь не так. Каждый в лагере, как суворовский солдат, знал свой маневр и вполне осмысленно его выполнял. Недаром все-таки почти месяц готовились.
Первыми, слегка оторвавшись от остальных, ехали четверо. За ними колонна всадников – тридцать или около того. Одеты все были одинаково – в черное. Царь если и выделялся среди всех, то только одним своим юным возрастом. Правда, и те, кто ехал с ним в одном ряду, были ненамного старше. Все с длинными, завитыми волосами, локонами спадающими из-под шапок на плечи.
«Федор Романов, двоюродный брат царя по материнской линии, 17 лет, сын боярина Никиты Романовича Захарьина, – всплыло у Валентина в памяти. – Братья Басмановы, Петр и Федор, 15 и 17 лет, сыновья Алексея Басманова. Ближайшие дружки и соратники Ивана по всяким проказам и шалостям. Среди шалостей народ числит кроме патологической жестокости и страсти к убийствам еще и склонность к сексуальным извращениям навроде трансвестизма, гомосексуализма и тому подобного. Что ж, поживем – увидим, чего стоят эти субчики и с чем их можно съесть».
Царь со своим отрядом приближался к лагерю. Вдоль дороги выстроился почетный караул, которым командовал дон Альба, встречающий, по сценарию Валентина, царя первым. Едва Иван Иванович оказался в нескольких метрах от него, как дон Альба громовым командным голосом проорал:
– Смирна-а! На кра-аул! Равнение на государя императора!
Солдаты, как их называл про себя Валентин (парни соответствующего роста и внешности были подобраны по всему Ярославлю и две недели усердно учились шагистике), пристукнув прикладами о землю, выполнили команду, и тут же грянул приветственный марш. Что это был за марш, Валентин не помнил. В музыке он был не силен. Просто, покопавшись в памяти, наткнулся на подходящую мелодию и насвистал ее музыкантам. Оркестр им удалось собрать вполне приличный. Конечно, это не был классический военный оркестр из грядущих веков, но звучание у него получилось очень даже ничего. «Солдаты», выстроенные в соответствии с Валентиновым представлением об «Уставе строевой службы» вообще и красоте воинского строя в частности, взяв мушкеты «на караул», «ели глазами» царя, дон Альба, вытянувшись в струнку и вытаращив от усердия глаза, салютовал своим мечом, а оркестр играл что-то торжественное.
Юный царь доехал до середины строя и, пораженный происходящим, остановился. Вслед за ним остановился и весь его отряд. И тут, повинуясь незаметной для постороннего глаза команде, «солдаты» рявкнули в сто пятьдесят луженых глоток:
– Здрав жлав, гдарь имп-ра-тор!!!
Наиболее нервные лошади в царском отряде шарахнулись от этого рева, отчего среди опричников возникла сумятица.
Валентин внимательно наблюдал за реакцией Ивана. Тот хоть и был несколько ошарашен происходящим, но, похоже, уже прочувствовал, что действо, за которым он следил широко открытыми, округлившимися глазами, устроено в его честь. Здесь бы царю ответить бравым усачам: «Здорово, братцы!» – но никто не учил его правилам поведения перед парадным строем, да и не мог научить, ибо вся эта парадная мишура со своими правилами и этикетом возникнет лишь лет через сто пятьдесят – двести. Но мог бы сообразить, ведь еще великие князья, его предки, имели обыкновение устраивать перед битвами смотр своим войскам. Наверное, как-то они приветствовали своих ратников.
Как бы то ни было, но в представлении возникла томительная пауза, и Валентин почувствовал, что наступил тот самый момент, когда он должен появиться на сцене. Валентин вышел на дорогу, и оркестр тут же смолк. Он поклонился в пояс юному царю и отчетливо произнес, стараясь, чтобы голос звучал как можно слаще:
– Многая лета благословенному и богооберегаемому царствованию вашего императорского величества!
Теперь, когда перед этим необычным строем воинов, участвующих в какой-то незнакомой ему церемонии, появился этот человек и приветствовал его, царь вновь почувствовал себя в своей тарелке. Он тронул лошадь и подъехал к Валентину.
– Как ты меня назвал?
– Ваше императорское величество.
– Что это значит?
– То, что ваше величество унаследовало от своих предков не только титул царя, хана и великого князя, но и императора. В вашу Империю входят все известные ныне земли, а также могущие быть открытыми впредь, весь земной шар и все государи, владеющие своими государствами, являются вашими подданными, и ни один из них без вашего одобрения и дозволения не может занять свой трон. Империю олицетворяет держава, которую ваше величество во время торжественных церемоний, восседая на троне, держит в левой руке.
Царь кивнул. Валентина он слушал с огромным вниманием, впитывая информацию, как губка.
