Валерий Елманов - От грозы к буре

Но это была раскачка, проба сил. В четвертую же, в сторону Рановы, Котян и Юрий Кончакович не пожалели большую часть всех сил бросить вместе с собственными сыновьями, и тут Вячеслав не выдержал. Вначале кинул туда треть имеющейся у него конницы, затем еще треть, а потом и резервный полк из Переяславля-Рязанского под командованием двадцатишестилетнего тысяцкого Верховца.

Едва он это сделал, как уже через полчаса понял, что ошибся. Оставшиеся силы половцев, немногочисленные, но составленные из числа лучших воинов, пошли наконец-то в свой настоящий прорыв, ломая тонкую нитку из трех полков.

Два из них – ростовский и стародубский – держались крепко, дрались насмерть, не подведя своих воевод: Лисуню и Останю. И они бы до конца выстояли, выдержали основной удар, но вот подвел дмитровский полк, точнее, его воевода Дубак. Плохо он своих воев учил. В строю стоять те не хуже прочих умели, но в битве иное умение надобно. Бросились дмитровцы и москвичи врассыпную, кто куда, но больше под надежную защиту соседей, смешивая и их ряды.

Когда замешательство ростовчан и Стародубцев прошло, да пока подошел резервный юрьев-польский полк во главе с Лугвеней – было уже поздно. Та треть конницы, что имелась у главнокомандующего всеми рязанскими силами, положение дел спасти не могла.

Можно было бы запустить в небо сигнал, три огненные стрелы, но это ничего бы не дало. Конница, конечно же, метнулась бы из-под Рановы сюда, и получилось бы, что она и там из боя вышла, и здесь в сечу вступить уже не успевала. Так оба хана, а с ними две-три тысячи половцев и ушли, вырвавшись на степные просторы. Вячеслав, разумеется, бросил им вдогон свою конницу, одновременно продолжая добивать основные их силы на рановском направлении, но погоня была делом бесполезным. Разве только пару увесистых пинков под заднее место удалось отвесить для вящей скорости, чтобы со свистом летелось Котяну с Юрием Кончаковичем аж до самого Шаруканя[115], – вот и все, чего удалось добиться. Разумеется, не считая нескольких сотен трупов половецких воинов.

Впрочем, итог все равно оказался на удивление хорош, а главное, соотношение покойников в точности совпало с предсказаниями воеводы. Только Вячеслав утверждал, что будет десять к одному, а после подсчета выяснилось, что конечный результат еще хлеще – где-то дюжина погибших половцев, никак не меньше, пришлась на каждого погибшего русича.

Это уже было не кровопускание, а перелом хребта. Да, тех ратников, что погибли, а могли бы и остаться в живых, согласись Вячеслав на выкуп, было жалко. Несколько сотен их полегло в Рясском поле. Горько сознавать, как взвоют через несколько дней их матери, провожая в последний путь своих ненаглядных сынов, как поседеют головы их отцов, как будут рвать на себе волосы вдовы.

Все это воевода прекрасно сознавал, но тем-то и тяжела была его служба, что он не просто обязан понимать – где малое, а где большое, и не только хорошо отличать их друг от друга. Надо еще и уметь пожертвовать эти малым во имя большого. Да, люди не фигуры в шахматной игре. Один раз убрав их с большой доски под названием жизнь, заново на свои клетки в новой партии эти пешки уже не поставишь. Все. Нет их. Кому не ясно, что надо ими дорожить? Но что делать, если общая цена победы стоила неизмеримо выше. Особенно такой победы – не пирровой[116], кровавой и опустошительной для собственных рядов, а изящной и добытой с огромным перевесом.

Ну не мог он не использовать возникшей ситуации. Уж больно все удачно складывалось. Впрочем, жизнь отдельного человека в это время ценилась намного дешевле. Это Вячеслав уразумел четко после того, как увидел восторг в глазах не только тысяцких, но и всех ратников без исключения, восторженным ревом встретивших своего удачливого воеводу, когда он приказал построить полки и сказал свое спасибо тем, кто принес ему и Руси эту победу.

«Одно хорошо, – размышлял Вячеслав, возвращаясь в Ростиславль. – Нет в тринадцатом веке комитета солдатских матерей, а то меня по судам бы затаскали, а потом упекли бы лет на пять, а то и на все десять за решетку с формулировкой „За умышленный срыв мирных переговоров, который привел к многочисленным жертвам среди российских военнослужащих“. Ну, наверняка бы упекли».

Однако вскоре его мысли сосредоточились преимущественно на князе. Что-то очень тревожно было на душе у воеводы, хотя он и пытался отогнать разные черные мысли. Это удавалось, но совсем ненадолго. Вскоре они возвращались и были еще пессимистичнее. Как выяснилось по приезду в Ростиславль, беспокоился Вячеслав не зря.

Поганые, егда же их одолеша, в Рясское поле ушед, и бысть тамо сеча и победихом Вячеслав Михайлович рати половецки и гнаша их нещадна. Те же числом малым в степи ушед, яко псы трусливы и боле оны на земли резанския набег не учиняша, ибо некому бысть.

Что касается знаменитой сечи на Рясском поле, в которой русские полки разгромили сразу две половецкие орды, то отмечу лишь, что никогда, ни до, ни после этого, степняков не постигал такой страшный разгром.

Даже победоносные сражения Владимира Мономаха с союзными ему князьями не идут ни в какое сравнение с той кровавой баней, устроенной князем Константином половцам 22 июня 1219 года – день, который немногие из уцелевших степняков запомнили на всю свою оставшуюся жизнь. И не только запомнили, но и передали своим детям, потому что именно с того самого дня степь не совершила на Русь ни одного набега.

Опять же нельзя не отметить мастерства и воинского таланта его воеводы – Вячеслава Михайловича. Несмотря на молодость – в ту пору ему было навряд ли больше 30—35 лет, – он сумел так замаскировать часть своих воинов, что половцы решили, будто русичей значительно меньше, после чего пошли в прорыв, безнадежно увязли, и тогда последовал могучий удар всех остальных русских полков.

Надежда на радостную встречу, дружеские объятия Константина и бурное его ликование по поводу столь грандиозной победы над половцами улетучились сразу, едва победоносное войско подошло к городу.

Что-то теплилось, правда, в душе, невзирая на то, что среди встречающих рязанского князя не оказалось. «Мало ли, – успокаивал себя Вячеслав, преклоняя колено перед юным Святославом. – Может, рана какая-нибудь, маленькая совсем, он чуток расхворался, а Доброгневы под рукой нет…»