С народом в палате, не общался. Что-то не хотелось, почему-то углубился в себя. Все думал, о себе, о будущем. А выслушивать от соседей очередную порцию их страданий не хотелось – своих хватало. А собратья по несчастью сами не очень-то и лезли ко мне, потому что многие, подготавливаясь к операции, спали. Через полчаса зашла медсестра, сделала мне укол и через пару десятков минут уже спал.
Сентябрь. Севастополь, Приморский бульвар. Еще по-летнему жаркое солнце освещало благодатную крымскую землю. В воздухе летали невесомые, блестящие на свету, нити паутины – обязательного атрибута Бабьего лета или «Бархатного сезона». Я иду под руку с Оксаной, впереди бегает мальчик и кормит с руки голубей, которые в Севастополе, кстати сказать, были непуганые. Теплое прикосновение плеча Оксаны казалось вполне реальным. Свежий ветер с моря доносил запахи йода и озона почему-то, хотя дождя не было. Бульвар подозрительно пустовал, ни души. В это время, обычно, еще были туристы и Приморский еще кишел людьми.
– – Володя, у тебя завтра тяжелый день предстоит. Держись, ты у меня сильный.
– – Сильный-то сильный. Соскучился по тебе ужасно. Я хочу к тебе.
– – Ко мне ты не торопись – успеешь еще. Но все равно что-то нужно с тобой делать – иначе ты сойдешь с ума.
– – А что еще можно сделать?
– – Посиди минутку – я сейчас приду. Присмотри за малышом.
Она встала и отошла, покачивая бедрами, которые меня всегда сводили с ума от желания. Через мгновение жена вернулась и тут у меня начался ступор – Оксана стояла с Леной Пименовой.
– – Ну вот, Лена, передаю тебе из рук в руки. – сказала она девушке. – Он твой, но до поры до времени. Придет время, и он тебя покинет – вернется ко мне.
– – Хорошо, договорились. Пока, на земле – он мой.
– – Хм, девчата, а меня спросить не забыли? Я вам что, вещь?! – возмутился я.
– – Поверь, это для тебя самое лучшее. – сказала Оксана.
Лена подошла ко мне и взяла за руку. Помимо воли послушно встал и пошел с ней, не произнося ни слова. Только оглянулся: Оксана смотрела на меня и, повернувшись кругом, пошла к малышу, села перед ним на корточки, что-то ему говорила, вытирала платочком руки и щеки. Вдруг со стороны открытого моря появилась тройка самолетов, которые с гулом пролетели и, сбросив бомбы, исчезли. Раздались четыре взрыва, которые слились в один. Опять оглянулся – на том месте, где была Ямпринцева с мальчиком, остались только дымящиеся воронки. Я истошно закричал, Лена потянула меня за руку и повернула к себе.
– – Спокойно, Володя, спокойно. Я ведь с тобой. Я сделаю все, чтобы ты забыл об этом. Забудь, любимый, забудь ее смерть – это все прошлое. Не отдам тебя. Мы пройдем через все и встретимся, даже скорее, чем ты думаешь.
– – Да что ты такое говоришь? Оставь меня! Я люблю Оксану и останусь с ней!
– – Ладно, давай просыпайся – мы поговорим об этом позже.
Проснулся от того, что медсестра запихивала мне в подмышку градусник. Господи! Что за бредятина сниться начала? Надо быстрее выздоравливать и возвращаться в строй. Там хоть был при деле и уставал так, что засыпал мгновенно, без снов. Ну, ничего, завтра сделают операцию, а там посмотрим. Попросил у сестры снотворное, которое получил минут через пять, спал без снов и задних ног.
Утром проснулся от громко работавшего телевизора, который висел над входной дверью палаты. Передавали новости по РТР. Основной темой было генеральное наступление войск НАТО на Донбасс и о том, что противник вышел на украинско-белорусскую границу. Передавали репортажи с мест боевых действий, показывали вереницы машин и боевой техники, которые стягивались к Донбассу. В общем, драка была грандиозная. Я лежал и молчал: было ужасно обидно и больно. Обидно, что я тут, и не участвую в этом деле, а больно, что наши войска терпят поражение, гибнут ребята, выкидываются миллиарды народных денег. Российские и украинские отцы-командиры еще не научились воевать, но ценой огромных жертв и потерь, на крови они постигали науку побеждать. Знаю по себе – на войне нельзя действовать по шаблону – нужно каждый раз придумывать все новые и новые уловки, маневры и все такое. Труднее всего было воевать с турками – они самые жестокие и безжалостные. Как-то пришлось стать свидетелем, что они сделали с нашими плененными ранеными – пацанов просто раздавили танками, чтобы не возиться. Странное вообще образовалось положение, почти весь мусульманский мир принял нашу сторону, а турки на стороне НАТО, хотя тоже мусульмане. Видимо в потомках янычар взыграли дикие и жестокие инстинкты предков, поэтому они такое вытворяют. Может реваншистские настроения взыграли. В общем, новости были неутешительные. Вы знаете, после всего что пришлось увидеть, узнать, прочувствовать, само понятие «демократия» воспринимается совершенно по-другому. Особенно если это слово звучит в американском контексте. На мой взгляд, это призрачная химмера. Человек связан еще туже и изощренней, чем рабы в Древнем Риме. Самое тяжелое при этом, что индивидуум не чувствует себя лишенным свободы. Изо дня в день, промывают мозг «демократическими свободами», кучами нереализуемых фактически прав и еще большей горой обязанностей. Если фактические рабы привязывались цепями, веревками и другими приспособлениями, то сейчас тебя привязывают «длинным денежным знаком». Самое страшное, что никуда ты от этого не денешься. Для того, чтобы обеспечить себя, близких приходится изо дня в день повторять один и тот же маршрут: дом-работа-дом. Чем мы тогда отличаемся от древних рабов?
В течении трех суток меня подготавливали к операции. Останавливаться на этом периоде не буду – потому что тут мало приятного, да и воспоминания какие-то уж очень смутные. На обезболиваюшем и снотворном всем время – не удивительно.
И вот наступил долгожданный день операции. В принципе, на тот момент мне уже было глубоко пофигу из-за голодания и лекарственных препаратов. Невольно чувствовал себя овощем. Утром, перегрузили на каталку и увезли в операционную. В блоке было светло, и царила стерильность. Что-то вкололи в правую руку внутривенно и через минуту очертания предметов начали расплываться и исчезать. Отрубился. Вам, наверное, покажется, что все время у меня проходило во сне. Не буду переубеждать, потому что так оно и есть – попробуйте сами с пулей в позвоночнике в состоянии бодрствования побыть. Сон у меня был единственное спасение.
Проспал около суток. Потом был период отходняка от наркоза, который занял еще около двух суток. В общем, неделя прошла как в бреду, но не почувствовал особых улучшений, только постепенно исчезала саднящая боль в позвоночнике. Потом мне сообщили, что иду на поправку, но придется приложить максимум усилий, чтобы научиться ходить. Но с этим торопиться не стоит, пока врач сам мне не разрешит. Говорят, что обострение боли – это уже путь к выздоровлению.
