Я еле сдержался, чтобы не сбить с пана полковника шапку. Стратег, parbleu!
— Пока вы спали, нас, как видите, изволили атаковать. Но фельдмаршал-лейтенант Богун вовремя развернул пушки. Vieux diable! Ну и молодец!
— Король! — не сдержался я. — Что с королем?
— Гм-м… — Пикардиец нахмурился. — Признаться, я не совсем понял. Тут все толкуют о каком-то короле. Но ведь мы воюем с татарами! Правда, татар я отчего-то не видел, нас атаковала латная конница…
Дьявол!
* * *
Клубы дыма сгустились, скрывая поле боя. Но вот откуда-то слева послышался знакомый визг. Сначала еле слышный, затем все громче и громче. Земля задрожала от ударов тысяч копыт.
— Кху-у-у-у! Ху-у-у-у-у! Алла-а-а!
Татары! Ну и тяжелый язык у шевалье!
Я растерянно оглянулся. Неужели так и делается история? Сейчас орда сметет остатки разбитых гусарских хоругвей, ворвется в королевский лагерь…
И все? Полумесяц над Варшавой, полумесяц над Краковом? Вместо Республики — Лехистан?
— Слава! Сла-а-ва!
Вот они! Огромная серая туча, стелющаяся над самой травой. Ни людей, ни коней — одно неровное грязное пятно. Наползает, затопляет поле…
А я понадеялся на польские пушки! У capitano Хмельницкого их тоже оказалось преизрядно.
Арцишевский, пся крев, где тебя черти носят?
Наконец громыхнуло — далеко, возле самого польского лагеря. Негромко, неуверенно. Громыхнуло, стихло…
Я махнул рукой и стал спускаться вниз. Sit ut sunt aut non sint!23 Если Ян-Казимир все-таки жив, еще есть надежда. А если нет, то уже сейчас паны шляхта разбегаются по ста разным дорогам и тропкам. В атаке — волки, в бегстве — зайцы…
То-то радость сьеру римскому доктору! И не ему одному. Захочет ли теперь Паоло Полегини даже разговаривать с посланцем Конгрегации?
Vae victis!
Крики не стихали, пушки у королевского лагеря продолжали огрызаться, но я уже не обращал внимания на весь этот шум. Забавно читать в книгах про войну о том, как с высокого холма некий очевидец наблюдает за ходом баталии. Полк налево, хоругвь направо… То, что это ерунда, я понял лет в шестнадцать, когда отец Мигель разрешил мне садиться на коня. Сельва, свист стрел у самого уха, резкий запах пороха, ветки, бьющие по глазам, — и чье-то окровавленное тело под копытами хрипящей лошади. Лишь потом узнаешь, кто, собственно, победил. Но и тут, на огромном поле, ничего не понять. Дым, фигурки мечутся, даже неясно — отступают ли, атакуют. И пушки гремят — непонятно чьи…
Кстати, кажется, они гремят уже громче! Куда громче — и ближе!
Кажется?!
— Тикают! Тикают!
«Цукеркомпф» упал с головы, но я даже не обратил на это внимания. Почудилось, что вал внезапно вырос, стал выше пирамид, выше Кельнского собора.
— Тика-а-аю-ют! Татары тикают!
Ноздри вдохнули острый пороховой запах — ветер бил в лицо. Там, впереди…
…Там, впереди, не было ничего — кроме надоевшего черного дыма. Но вот мелькнуло что-то серое, за ним еще, еще…
— То что ж они творят, гололобые? Ах, сучьи дети! Наконец ветер смилостивился, ударил по черной пелене, разорвал, погнал клочьями. И сразу же стало видно все — далекие бастионы, сверкающий белым железом конный строй — и огромное серое пятно, уползающее с поля.
Татары бежали. Но не влево, где на холме ветер развевал многохвостый ханский бунчук, а направо, к голубой ленте Стыра. А за ними, медленно и ровно, словно на королевском параде, разворачивалась латная конница. Часть хоругвей поворачивала вправо, готовясь идти вдогон за убегающей с поля битвы ордой, остальные же строились фронтом к замершему от неожиданности Вавилону. Неужели?
— Ma foi! Пушки готовьить! Бистро! Бистро! Резкий голос шевалье заставил очнуться. Дю Бартас тоже увидел. Увидел — и понял раньше меня. Что же случилось? Татары уходят к Стыру. Хитрость? Засада? Сейчас коронные полки ударят в лоб, их левый фланг почти открыт, на правом — турки…
— Заряжай! Бистро!
— То первый готовый, пане пулковнику!
— Второй готовый!
— Третий…
А земля уже дрожала — мерно, грозно. Гусарские сотни мчались к табору, солнце горело на острых стальных крыльях и наконечниках пик. Среди белых хоругвей высоко поднимался огромный штандарт со знакомым орлом.
— Король! То король!
Растерянный крик прокатился, замер, отозвался дальним эхом.
— Король!!!
Его Милость Ян-Казимир вел гусар на мятежный табор.
Впрочем, растерянность прошла быстро. Короткие команды, дымки фитилей, негромкое лязганье затворов. Черные реестровцы молча, не суетясь, строились вдоль вала. Три шеренги — задняя заряжает, средняя ждет, первая бьет по врагу…
Топот все ближе, уже слышен лошадиный храп, видны усатые лица под стальными шлемами. Глаз зацепился за что-то странное, желтое, в черных пятнах. Леопард! Огромная шкура, распластанная поверх стальной брони! Еще одна, еще…
Встречай, Илочечонк, родичей!
— Ля редют! Атансьо-о-он! Пали!
— Первая пали! Вторая!.. Третья!..
Грохот ударил по ушам. Кажется, и без меня нашлись встречающие!
— Пали!..
* * *
Земля исчезла, остался лишь страшный водоворот, орущий, кричащий, воющий. Всадники падали, лошади катались по земле, королевский штандарт накренился, исчез, снова взвился вверх.
— Первая!.. Вторая!.. Пали!
Били со всех сторон. Только сейчас я понял смысл простой затеи дю Бартаса. Недостроенный редут огромным мысом выдавался вперед, рассекая атакующих, расстреливая их с флангов.
Черт, дьявол! Почему я не отправил шевалье в Гомель?
— Пали! Пали! Слава!
Они вновь радовались, вновь размахивали мушкетами.
Рано!
Неровный конный строй дрогнул, распался, уступая место невысоким коренастым пехотинцам в темных латах и остроконечных касках. Дружный яростный крик сменился громом — мушкеты ударили в упор, сметая все живое с вершины вала. Из глубины строя показались длинные лестницы, потянулись вперед, ткнулись в истоптанную насыпь.
— Немцы! Хлопцы, то немцы!
Я замер. Вот они, бойцы Валленштейна! Ужас Германии, кошмар Богемии, страшный сон Австрии.
— До бою, панове! До бою!
Поздно! Острые каски уже на лестницах, на валу, за валом, у первых шатров…
— Гу-р-ра-а!
Навстречу стальной волне ударила другая — в ярких жупанах и шароварах из красной китайки. Запорожцы вступили в бой.
— Робы грязь, хлопцы! За Матинку Богородицу да за Святую Покрову! Гур-р-р-а-а-а!
И словно в ответ под самым ухом:
— А бош, миз анфан, а бош! Вперьед! Страшный бог Марс с обнаженной шпагой на миг замер на краю вала, махнул рукой, исчез среди калганов и свиток.
