– Успокойтесь. Я вам верю. – Полина протянула Майе стакан воды. Зубы девушки нервно застучали о стекло. – Теперь я прошу вас ещё раз рассказать всё подробно, до мельчайших деталей. Иначе я не смогу вам доверять.
Так она недавно работала на погранвойска НКВД! Ничего себе, Ненашев сумел её перевербовать, и мало того – её куратор сам отпустил Майю, снабдив подлинными документами, позволяющими пересечь старую границу. Любит ли он её? Вряд ли, с любимыми женщинами так подло не поступают!
Но то, что этот Арнимов не коллектив авторов, а существует во плоти, теперь для неё ясно, как никогда. Извлечённые из девушки подробности не предусмотреть ни одной легендой. Мужчины даже не подозревают, насколько внимательно, почти на уровне подсознания женщины фиксируют их поведение.
Так кто он такой, Ненашев? Почему выбрал именно её, Марееву? Нет, здесь явно двойное дно! И эта очень важная встреча, о которой Максим обмолвился в последний момент. Встреча со связником? Пожилой немец в ресторане, которому очень обрадовался майор? А что, если в этих нескольких страничках всё правда? От первого до последнего слова? Но откуда и как?
Стоп! Она уже где-то слышала фамилию Ненашев. Полина наморщила лоб, вспоминая, какой резонанс недавно вызвала статья «Современные методики боевого планирования. Сравнительный анализ». Её гранки кто-то принёс в Разведупр прямо из редакции журнала «Военная мысль». Генерал-майор Пазырев недавно раскрылся как талантливый военный теоретик, собирая восхищённые отклики. Он разработал метод, как достичь цели, одновременно планируя множество шагов. В конце статьи он поблагодарил некоего капитана Ненашева, своего ученика, на практике проверившего основные положения его теории.
– Что с нами будет?
– Вы пока останетесь здесь. Решение ещё не принято.
Дверь за Мареевой захлопнулась. У Полины были гораздо более важные дела, чем успокаивать Майю Ненашеву. Голодный муж скоро вернётся домой, ошалевший после работы в Коминтерне.
А девушка пребывала в депрессии. Её словно выпотрошили, заставляя рассказывать о самом сокровенном и интимном. В подробностях, даже о том, что происходило между ними ночью. То, что перед ней сидела женщина, не имело никакого значения. «Ненашев, как я тебя теперь ненавижу!»
– А этот ещё корчится!
Человек лежал на животе, вытянув руки вперёд, и пальцы на них медленно царапали ногтями землю.
– Смотри, он думает, что ползёт, – засмеялся гефрайтер[232].
Подняв карабин большевика, он воткнул его штыком в лежащее тело. Послышался какой-то нечеловеческий всхлип, а затем свист судорожно вдыхаемого воздуха. Движение прекратилось, чтобы конвульсивно возобновиться минуту спустя. Теперь русский «полз» чуть быстрее, началась агония.
– Как жук на булавке. Ну-ка, ещё раз.
– Хватит, Вилли.
Щёлкнул пистолетный выстрел, и большевик окончательно затих.
– Пожалел обезьяну?
В ответ спутник довольно осклабился и принялся деловито сдирать с мёртвого петлицы, на сувениры.
– Ну что, разделим поровну? – попросил Вилли.
– Чёрта с два! Мой трофей, это я его убил!
– Прекратить! – заорал подбежавший к ним фельдфебель.
Гауптман равнодушно взглянул на него и пошёл дальше по земле, которая ещё недавно была полем боя. Ничего страшного, пусть солдаты выпустят пар и окончательно успокоятся.
Оборона русских рухнула, немногим отсюда удалось отступить, но зато они дали возможность танковой дивизии уйти и уничтожить или серьёзно повредить мосты через Мухавец за своей спиной.
Деревня рядом уже догорела, но ещё дымились головешки пепелищ и кое-где сиротливо торчали печи. Там уже суетились жители, пытаясь найти уцелевшую домашнюю утварь, что не съел огонь.
На поле лежали трупы – поодиночке, реже группами, и русские, и их солдаты – все вперемешку. Кон с удовлетворением отметил, что мертвецов в фельдграу гораздо меньше. Но примерно столько же, сколько тел в этих наколенниках. Надо бы и ему завести в батальоне такие, суть понятна каждому, кто не раз очень неприятно натыкался коленом на камень.
«Какая жара!» Он поморщился и вновь прижал к лицу платок.
Прошло лишь несколько часов, а тела убитых уже почернели и раздулись, создавая на лицах мертвецов ужасающие гримасы с выпученными глазами. Смердело палёным мясом. На краю одной воронки лежала обгорелая половина того, что недавно было человеком. Кто он, большевик или солдат вермахта, никому уже не дано узнать.
Гауптман аккуратно перешагнул через эту головёшку. В смерти нет ничего героического.
Ветер лениво шевелил валяющиеся на поле фотографии, письма, какие-то обгорелые клочки и целые листы бумаги. Похоже, у убитых кто-то вытряхнул карманы.
А вот лежит кто-то, одетый в их форму. Гауптман отвернулся – гефрайтера долго кромсали лопаткой. Наверное, это тот русский, одетый в выгоревшую на солнце гимнастёрку, что лежит неподалёку лицом вверх, прижимая руки к животу. Винтовка большевика со сломанным штыком и измочаленным прикладом валялась рядом. Офицер присел, вырвал её из песка и дёрнул затвор – ни единого патрона. Значит, дрался до конца.
Вот ещё один – до пояса целый, потом мокрое красное пятно и ноги с аккуратными обмотками. Кон брезгливо поморщился: всё лицо убитого сплошным слоем облепили мухи.
Около взорванного дота стоял «штуг», весь закрытый остатками русских палаток. Защитники сожгли вторую самоходку бутылками с бензином прямо вместе с экипажем, и запах очень раздражал недавно закончивших здесь работу сапёров.
Гауптман хотел заглянуть в развороченную взрывом бетонную коробку, но его остановил часовой. Для господина офицера там небезопасно – газы и ещё кто-то до сих пор стонет внутри. Но ничего, он прилежно стоит на посту и по приказу уже успокоил выползшего из тамбура окровавленного русского, милосердно выстрелив ему в голову[233].
На поле уже суетилась похоронная команда, набранная из пленных. Русских они закапывали, где нашли, стаскивая в траншеи и воронки. У найденных рядом с телами винтовок выщёлкивали патроны, открывали затвор и втыкали штыком в землю. Так легче будет собирать трофеи[234].
Немцев сносили в одно выбранное место. Там следовало обломить половинку жетона убитого, вытряхнуть карманы и принести имущество мертвеца находившемуся рядом писарю. За присвоение любой мелочи мгновенный расстрел.
Кон посмотрел на лица пленных, суетившихся под охраной немецких солдат. Людской зверинец, кунсткамера унтерменшей! Вот они, подонки человечества, выращенные Сталиным.
Гауптман уже подходил к казарме «ЗЫ-ЖИ», когда его окликнули.
– Дальше нельзя, господин капитан! Опасно! Там ещё держатся большевики, – остановила его пара солдат.
