– Ну да ладно, – поднялся со своего стольца князь и, окинув лукавым взглядом сумрачных бояр, провозгласил: – Ныне обещался я свому слуге верному восполнить утрату, а княжье слово верное.
Завид встрепенулся, да и остальные бояре, включая Онуфрия, насторожились – как бы милость княжья мимо не прошла, золотым дождем на одного Завида излившись.
– И вот тебе мое слово, Завид. Решил я, гривны твои взяв левой рукой, правой еще больше тебя наделить. Кто, как не ты, вместе еще с батюшкой моим в походы хаживал? – рискнул предположить Константин. Судя по возрасту Завида, такое вполне могло иметь место.
– Известно, – подтвердил тот, светлея лицом.
– Кто живота не щадил за князя своего на сечи лютой?
– Бывало такое, – аж подбоченился Завид.
– Тут подарок богатый нужен, – огляделся князь, задумчиво глядя на пустые бревенчатые стены, и, не найдя ничего ценного, бесшабашно махнул рукой: – А-а, знай мою доброту. Всю скотницу княжью тебе ныне...
Он не успел договорить. Прямо на глазах стремительно багровея лицом, боярин всхрапнул и рухнул, угодив бородой в стоящее перед ним блюдо с заливною рыбой.
Поднялась суматоха. Все разом повыскакивали с мест и кинулись к Завиду. Кое-как слуги отволокли грузного боярина во двор, на свежий воздух, куда высыпали и переполошенные гости.
– С радости это у него, – перешептывались бояре. – Ишь дураку счастье привалило, а он, вместо того чтоб в ноги князю кинуться, мешком свалился.
– Да с какой радости, – перебил их Житобуд.
Живот страшно мешал ему, но он, невзирая на все неудобства, старательно прислушивался к нечленораздельному бульканию Завида и, наконец облегченно разогнувшись, сокрушенно заявил Константину:
– Не берет он, княже, подарок твой. Говорит, недостоин, дескать, такой милости.
Услыхав такие кощунственные слова, Завид, хоть и находился в полубессознательном состоянии, однако напрягся, из последних сил приподнялся на руки и хрипло, с тоской в голосе, выдохнул:
– Княже... Не...
Он хотел сказать: «Не верь подлому Житобуду», но силы кончились, и он вновь откинулся навзничь, на этот раз отключившись полностью от всего происходящего.
Боярин Житобуд, оторопевший и никак не ожидавший такой прыти от полумертвого Завида, облегченно перевел дух и огорченно развел руками.
– А я что говорил, княже? Не захотел Завид дара твоего принять. Ну да ты не печалуйся. Или у тебя и без него слуг верных нет?!. Меня тоже взять – я и с батюшкой твоим на сечу ходил, а один раз, – вдохновенно врал он, на ходу изощряясь в выдумке, – от верной смерти князя Володимера Глебовича спас. Щитом закрыл. Чуть вороги мне руку вместе с щитом не срубили, однако ж удержал, оборонил родителя твоего, царствие ему небесное. По сию пору к непогоде плечо ноет – память осталась с того боя.
Что он брешет, Константин понял сразу, но решил не прерывать игру. Если уж рыба так охотно идет на крючок, пытаясь по своей дури и жадности хапнуть жирного червя, – значит, так тому и быть.
– Ну, тут подумать надо, – протянул он в нерешительности и осторожно стал подниматься вверх по ступенькам на высокое крыльцо. Метнувшись к князю и растолкав всех прочих бояр, успевших лишь подивиться такой прыти и стремительности тучного и немолодого Житобуда, боярин подставил князю свое плечо для опоры и бережно приобнял его за талию рукой, будто красну девицу.
– Или недостоин? – сопя и пыхтя, канючил он, бредя в обнимку с князем в гридницу. – Или в опале я? Или хоть слово худое молвил когда-нибудь?
– Да нет, – все так же нерешительно отвечал князь и, пробравшись на свое место, вдруг махнул рукой: – Ну да ладно. Быть посему. Да только слыхал я, что у тебя и у самого богатств не счесть. Будто скотница вся битком златом-серебром забита, да жемчугами, да яхонтами, да каменьями драгоценными. Тогда зачем тебе мои богатства? Глянешь на них, да и брать не станешь – побрезгуешь.
– Да плюнь ты в глаза, княже, тому, кто тебе невидаль такую рассказал. Вот хочешь, перекрещусь, – и он размашисто осенил себя крестом, – что в скотнице моей мыши и те не живут – с голоду сдохли.
– Это понятно, – кивнул головой Константин. – Мыши золото не едят, да и камни, какой бы красоты они ни были, тоже им не по зубам. Да неужто и впрямь нет у тебя ни злата, ни серебра?
Совсем отрицать такое было бы глупо, и Житобуд, потупившись, молвил тихо:
– Ежели и есть чуток, так и то в ларе на днище самом горсткой жалкой сложены.
– Ну, тогда быть посему. – Константин решительно махнул рукой и приказал слуге привести Зворыку.
– Только вот что, – обращаясь вновь к Житобуду, заметил он. – Тогда уж мену давай совершим, а то я вовсе без ничего останусь. Я тебе не глядя всю свою скотницу с ларями да сундуками отдаю и всем, что в них есть, а ты мне, стало быть, свою. Сколько у меня, – строго спросил он примчавшегося Зворыку, – добра в скотнице припасено, сколько ларей да сундуков там?
– Четыре ларя у стен стоят, а сундуков аж с дюжину будет, – развел руками предупрежденный заранее Зворыка. Константин поговорил с ним еще до начала пира.
– Немедля вынести со всем добром и на телегах к боярину Житобуду отвезти. А у него тоже сундуки из скотниц все повынимаешь, да ко мне перевезешь. А чтоб не думал боярин про обман какой, ты и его людишек с собой в подмогу возьми, когда выносить будешь, да сделай так, чтобы увидели они, что ничего князь себе не оставил, все верному слуге отдал.
– Погоди, стой, – опамятовался Житобуд, но окликал он Зворыку напрасно. Тот уже метнулся вниз исполнять княжью волю.
– Так посчитать бы надо, – растерянно оборотился он к князю.
– А чего считать? – удивился Константин. – Я же все отдаю, что есть. Мена так мена. Или ты думаешь, – лицо его посуровело, голос стал строгим, – что у князя в скотнице поменьше твоего буде? Или ты вовсе обманывал меня тут, на бедность плачась?
«И впрямь, – мелькнула в боярской голове мысль. – Неужели у князя в скотницах добра поменьше моего? К тому же одних ларей четыре. Ну, они ладно – они и пустые там могли стоять, но зачем тогда аж дюжину сундуков в скотницу вносить?»
У самого Житобуда новый сундук вносили в хранилище только тогда, когда его предшественник, доверху набитый добром, плотно закрывался на веки вечные лично боярином, потому что не мог уже вместить в себя ни единой гривны, а вынимать их оттуда хозяину и в голову не могло прийти.
Конечно, и у самого боярина далеко не все они были забиты исключительно златом-серебром. Увы. Монет, да камней дорогих, да украшений разных всего-то на два сундучка и хватило. Правда, полнехоньких, чуть ли не с верхом. В прошлом году как раз третий пришлось для них же заводить.
Остальные же шесть были отведены преимущественно под меха да ткани. Каких только шкурок не лежало там. И куньи, и заячьи, и бобровые, и волчьи, и медвежьи, и рысьи. Попадался и соболек с благородной сединой, и лиса-чернобурка, и росомаха.
