Может, я читала когда-то что-то похожее. Может, еще до войны видела в кино.
Что со мной? Я заболела?
Перебрала шкатулку со всякой мелочью. Нитки, ножницы. Письмо от соседей: «Благополучно вернулись в Ленинград, Варюша, все у нас хорошо, дом почти уцелел, только стекла вставить…»
Записка от Евдокии со списком покупок. Несколько плакатных перьев и чистая промокашка.
Во всем доме, во всем огромном городе нет ни кусочка моего прошлого. Моего настоящего прошлого…
Еще можно расспросить моих подопечных. Они могут что-то помнить. Старики – люди дотошные.
Из радиоточки на улице Красных Коммунаров долетали звуки «Каховки». В уме я перебирала все, что знала о себе, и с каждым шагом все больше понимала – самые четкие воспоминания мои связаны с Энском. С Татарской улицей и ее обитателями.
Но и тут мои надежды не оправдались.
– Варечка, ну что ты? Конечно, я не стала бы тебя расспрашивать. Ты такая была… растерянная. Города не знала.
– Да, Варюша, я помню. Смотрела паспорт. Только это не паспорт, кажется, был, а партийный билет. Или нет?
– Ну, приехала ты к Евдокии. Во всяком случае первой ты навестила ее…
– Одета? Что-то серое такое. Строгое. Не вспомню, какие туфли. Больше я у тебя этого платья не видела, а оно, кстати, тебе шло. Хотя красивой девушке все к лицу.
Я сидела у Евдокии над чашкой индийского чая. Она как раз распечатала новую пачку. Ленточка этикетки еще лежала на кухонном столе – красные буквы по зеленому узорному фону. Руки у меня дрожали, и я прижала пальцы к чашке, чтобы это не было заметно.
– Ты не простудилась ли, Варюша? Давай-ка я варенье малиновое достану. Замечательное варенье, Клавдия дала. Из деревни. Лучшее средство от простуды.
Я только улыбнулась. С тех пор как я ушла из больницы, кто-то как будто ножом отреза́л от моих воспоминаний, от прошлого и настоящего, а может, от будущего тоже. Кто-то торопился, кому-то было важно откромсать как можно больше и поставить меня лицом к лицу с тем, что в конце концов останется – с черной, глухой, ватной тишиной. С безвременьем.
Баночка с вареньем уже стояла на столе. И чайная ложка оказалось рядом: «Не стесняйся, ешь!»
Я попробовала варенье. Сладкое, душистое. В нем было словно заперто минувшее лето…
Чай закончился, я понесла чашку к рукомойнику – сполоснуть. На полочке для мыла и зубного порошка лежал кулон Евдокии Леонтьевны. Как будто нарочно, чтобы я его увидела.
– Варюша, поставь чашку, я сама помою…
– Вы подвеску оставили…
– Ах, да, хотела цепочку почистить. И отвлеклась. Если серебро темнеет, его чистить лучше всего зубным порошком.
Меня словно магнитом тянуло к кулону. Смутная в голове бродила мысль: а вдруг? Как в тот раз, седьмого, когда я провожала Евдокию из гостей. Повинен ли в том моем видении именно кулон? Или я все придумала?
Серебро показалось горячим, я отдернула руку.
Евдокия держала в руках заварочный чайник. На-деялась, что я еще задержусь.
– Как хочешь, Варя, а одну я тебя сейчас на улицу не выпущу.
– Нет-нет, я все-таки пойду. Домой. Мне надо домой.
Как будто кто-то звал меня, или ждал, или я сама что-то забыла сделать.
Домой – это почему-то не значило вернуться в дом Фролова. Видимо, болезнь спутала мои мысли. Евдокия озабоченно пощупала мне лоб и покачала головой:
– Холодный совсем. Надо бы тебе к врачу…
– Да-да. – Важно было выбраться из дому. – Да, я к врачу. Все хорошо, просто устала немного.
Пальцы продолжало обжигать в том месте, где я притронулась к кулону. Что же это за магия, которую я не могу разглядеть? Раньше такого со мной не бывало. Да и сейчас все как всегда. Вещи словно кидают вокруг слабый мерцающий отсвет: вот на подоконнике – термометр переливается синим; вот подсвечник, на нем заговор от хворей; от иконки – слабый желтый свет. Намоленная.
Все. Не похоже, чтобы кулон был наделен магией.
Я торопливо попрощалась, затворила дверь и побрела по улице.
В воздухе кружился слабый снег.
Из-за спины посигналил автомобиль.
Я обернулась и ни капли не удивилась, увидев черную «Эмку» Максимова.
Сегодня за рулем был он сам – я чуть поклонилась, показывая, что узнала. Он открыл дверцу:
– Варвара Кузьминична! Давайте подвезу!
Садиться в красивый автомобиль с салоном, обитым светлой кожей, было боязно. Но Максимов нетерпеливо похлопал по сиденью: «Садись!»
– Похолодало, – издалека начал он. – Пальто у вас тоненькое совсем.
– Ничего. Завтра опять все растает.
В машине пахло бензином и табаком. Но теплый воздух позволил немного расслабиться.
Голова у меня кружилась. Я старалась поддерживать разговор, но временами казалось, что это не я разговариваю со следователем в его дорогой машине. На самом деле я где-то далеко. Рассеянная кутерьма снежинок за окном – это я. И печной дым над улицей – тоже я…
И все же надо было его выслушать. Понять, что он хочет.
– Далеко вам?
– Проезд Текстильщиков, дом шестьдесят один. Это крайний дом, его еще называют «Домом Фролова».
– Скажите, Варвара Кузьминична. Ваш друг, Цветков. Он не говорил вам, когда точно он приехал в Энск? И с какой целью?
– Вы в чем-то его подозреваете?
– Подождите сердиться. Поймите, дело серьезное. Погибли люди… и продолжают гибнуть, пока мы тут с вами разводим демократию. Вы советский человек, честная труженица и должны понимать, что в ситуации, когда разнообразная контра пытается всеми силами разрушить плоды многолетних завоеваний нашей Родины, когда всякая шваль повылезала из своих нор и пытается ловить рыбу в мутной воде…
Внезапно он сбился с речи и договорил просто:
– Я должен поймать этого гада. А времени почти не осталось.
– Так вы считаете, что этот «гад» – Цветков? В чем вы его обвиняете?
– Вы наверняка… Он рассказывал вам о самоубийцах?
– О них весь город знает, – осторожно ответила я.
Максимов кивнул.
– В сентябре врачи впервые забили тревогу. К концу месяца стало понятно, что дело серьезное, но местные боялись доводить дело до Москвы, надеялись решить проблему сами. Цветков появился в городе в июле. Времени как раз достаточно, чтобы все подготовить…
– Но он лечиться приехал. Доктор говорит…
– Это может быть легенда. – Он покосился на меня и пояснил: – Легендой преступники называют ложное алиби, оправдание невиновности. И доктор, кстати, может быть сообщником…
Было видно, как следователю нравится его стройная версия.
– Я кое-что разузнал об этом человеке. У него интересное досье. Но один факт настолько не вписывается в общую картину событий, что делает его одним из главных подозреваемых. Молчите? А я все-таки расскажу. Дело было неподалеку от Ржева. Там немцы еще в сорок втором, во время оккупации города, испытывали новейшее магическое оружие, часть из которого так и осталась в окрестных лесах. Что-то не было использовано, часть – ждала дезактивации, часть – добавила потерь среди саперских отрядов. Цветков был экспертом-контрмагом при саперском отряде. Именно он доставил в штаб целую коллекцию артефактов, среди которых был один… скажем так… не только не обезвреженный, напротив, он был полностью готов к выполнению той задачи, ради которой создавался. Адская машина… А что в результате? Двадцать восемь трупов. Почти полкилометра – радиус поражения. Из всех, кто присутствовал в штабной палатке, выжил только один человек. Говорят, специалисты уровня Цветкова в состоянии обезопасить себя от воздействия большинства видов боевой магии. Что вы на это скажете?
