– Ты честен, рыцарь, и не боишься говорить правду, сколь бы она ни была тяжела, – кивнул Григорий, бросив на посетителя быстрый взгляд хищника, приготовившегося к броску, – и я хочу за это тебя наградить. Завтра утром я буду служить мессу в кафедральном соборе и, в благодарность за заслуги перед делом защиты веры, хочу лично совершить над тобой обряд святого причастия.
– Ваше предложение – это огромная честь для столь малозначительного человека, – сделав небольшую паузу, словно тщательно продумывая ответ, медленно произнес рыцарь. – Однако, как истинный христианин, я вынужден сказать, что перед самым отъездом из Арденн исповедовался и причащался у кюре Мерлана. Увы, но Господь не допускает двойного отпущения за одно и то же прегрешение. Мчась по бургундским холмам, альпийским перевалам и равнинам Ломбардии, я так спешил как можно скорее прибыть на назначенную аудиенцию, что большую часть дня и ночи проводил в седле. Так что с тех пор единственными моими грехами можно считать разве что нескольких случайно раздавленных на дороге сусликов. Думаю, что столь незначительные прегрешения недостойны того, чтобы их отпускал глава Святого престола.
В глазах папы засветилась почти неприкрытая злость, замешанная напополам с уважением.
– Если бы мои богословы были столь же искушены в умении уходить от коварных вопросов, как этот простой рыцарь, то церковь уже давно повелевала бы миром… – пробормотал он себе под нос. – Что же, выходит, я не ошибся в тебе, сын мой. Но если ты ожидаешь, что после подобного ответа впадешь в немилость, то ты ошибаешься.
На самом деле я призвал тебя для того, чтобы предложить возглавить вновь учреждаемый орден. Возрожденный орден Святого Гроба, по нашему замыслу, должен будет превратиться из светского крестоносного братства в организацию с уставом тамплиеров. Открою тебе секрет. Я желаю на ближайшем Вселенском соборе принять постановление об объединении всех военно-монашеских орденов в единую силу и подчинить ее вновь созданному ордену. Я стар, и мне не так уж много отпущено времени, но я хочу остаться в памяти потомков как папа, который создал единое, непобедимое воинство Христово, способное сокрушить всех врагов святой церкви, не прибегая больше к помощи светских правителей. И ты, рыцарь, станешь магистром этого воинства. Твое происхождение – не помеха. Достаточно короткого письма, даже не письма, а намека королю Франции, и ты получишь баронский, а затем и графский титул. Только подумай, тебя ждет слава великих королей-крестоносцев – Годфруа де Булона и Ричарда Английского. У тебя под рукой будут не меньше полутора тысяч рыцарей по ту и по эту сторону моря – такой регулярной армией не может похвалиться ни английский король, ни германский император. Со всего христианского мира в казну нового ордена будут стекаться щедрые пожертвования, все маноры[36] тамплиеров, госпитальеров и тевтонцев будут управляться твоими людьми. Самые родовитые сеньоры будут склонять перед тобой голову и смиренно просить принять их в твое крестоносное братство. И не нужно меня благодарить, сын мой, ты заслужил эту честь, и надеюсь, что оправдаешь оказанное тебе доверие.
Закончив речь, папа замолчал и снова, как будто случайно, высунул из-под одежд носок своей бархатной туфли, вероятно для того, чтобы осчастливленному рыцарю не пришлось рыться среди облачения, когда он кинется на колени для благодарного поцелуя.
Но, к удивлению понтифика, рыцарь продолжал недвижно стоять в шаге от него, словно каменная статуя.
– Я исполнил свой крестоносный обет уже дважды, – медленно выговаривая слова и отлично осознавая последствия сказанного, произнес он твердым голосом, в котором не слышалось и тени колебаний, – защищая святую землю, я не раз смотрел смерти в лицо, а один раз чуть не шагнул за грань. Может ли Всевышний требовать большего от простого смертного?
Понтифик не сразу понял, что он получил отказ. Угрюмое лицо, которое до этого озаряло подобие улыбки, с какой принято изображать святого Николая, вручающего детям рождественские подарки, исказила гримаса плохо скрываемой ненависти.
– Что же, сир рыцарь, ты знаешь себе цену, – произнес он, сделав над собой неимоверное усилие для того, чтобы загнать внутрь свои чувства. – Но, как бы эта цена ни была высока, всегда найдется тот, кто будет в состоянии ее уплатить. И поверь мне, что настанет час, когда ты сам захочешь, чтобы тебе ее предложили. Но будет уже поздно. Однако сказанного не воротишь. С этого самого момента ты лишаешься моей благосклонности и поддержки и поверь, что, сразу же, после того как ты выйдешь за эти двери, – он указал на выход, где скучала охрана, – за твою жизнь никто не даст и медного гроша.
– Не спорю, ваше святейшество, – все так же, не поддаваясь страху и не теряя достоинства, отвечал теперь уже опальный рыцарь, – вы можете отдать приказ схватить меня, обвинить во всех смертных грехах и казнить или же просто велеть заколоть в случайной стычке. Однако могу сказать, что, пожалуй, нет того, чем меня можно было бы по-настоящему запугать. Смерти, как уже было сказано, я уже столько раз глядел в лицо, что привык и перестал ее бояться. Адских мук? Не мне объяснять, что невинноубиенные попадают в рай.
– Похоже, рыцарь, ты подготовился к этой встрече намного лучше, чем я, – медленно проговорил понтифик, – ну что же, в конечном итоге, ты прав. Все мы – от великих королей и могущественных прелатов до невежественных, погрязших во грехе язычников – всего лишь перышки, которые несутся под дуновением дыхания Господней воли неведомо куда. Ступай. Следуй своему предназначению. Я не буду тебя преследовать, но и не собираюсь благословлять. И помни, что с этого дня ты не можешь полагаться на защиту церкви.
Рыцарь, сохраняя бесстрастное выражение лица, поклонился и ровным небыстрым шагом покинул террасу.
Не успела створка двери закрыться за посетителем, как у кресла папы, вынырнув из кустов, появился кардинал Гоффредо.
– Сегодня же отправляйся к Фридриху в Сан-Жермано, – отдал распоряжение понтифик. – Последняя надежда на монгольскую поддержку рухнула, поэтому нет смысла затягивать переговоры с императором. От моего имени соглашайся на все оговоренные условия, подписывай договор. После формального и неунизительного покаяния я сниму с императора интердикт. А стало быть, отлучение будет снято и с Иерусалима. Крестоносный поход императора будет завершен, и мы сможем, наконец, отобрать у патриарха полномочия папского легата. Да простит меня Господь, но столько вреда, сколько принес нам Геральд де Лозанн… Жаль, что я не могу своей властью лишить его и патриаршего звания, будь прокляты эти иерусалимские порядки, заведенные еще при Годфруа де Булоне… Патриарха назначает король из двух кандидатов, которых представляет орден Святого Гроба…
