Магнус Бурмейстер всерьез принял мои советы и, еще будучи на Родине, нанял учителя русского языка. Учитывая то, что относился он к учебе с истинно немецкой дотошностью, а в пути ему пришлось провести чуть ли не год, в столицу Сибири датчанин прибыл уже не «немцем» — то есть — немым, а просто забавно коверкающим слова инородцем. К сожалению, мастера, которых Магнус сумел сманить в Сибирь, такими успехами похвастаться не могли. Корабела не интересовали их возможные затруднения. По его мнению — довольно было и того, что платил им жалование.
От сибирских просторов господин Будмейстер был в полном восторге. Захлебываясь словами, перескакивая с русского на датский, чуть ли не кричал о неисчислимых богатствах буквально, по его мнению, валявшихся без всякого применения под ногами. Сотни речушек, бездарно уносили в океан воду, нахально игнорируя потребности человека в дармовой энергии. Леса, слыханное ли дело, было так много, что деревья никто и не думал пересчитать. А пароходы! А баржи! Жители глухих приобских деревенек сбегались на берег смотреть на проплывающее мимо раз в полгода пыхающее дымом чудо. Разве так можно жить? По этим великим рекам должны ходить сотни… Нет! Тысячи могучих кораблей! И впятеро больше барж! Можно подумать, я хотел с ним спорить.
Корабел хотел начать строить суда немедленно. Его аж корежило всего от осознания факта — что Томские пароходовладельцы вынуждены заказывать новые корабли в Тюмени. Да еще и у англичан! Что они, эти недоучки могут понимать в судостроении? Чему научить потомков викингов, чьи драккары в свое время наводили ужас на флегматичных бриттов. И тут я был с Магнусом согласен. Было такое. Давно, правда. Опять же, и моря у меня тут не наблюдалось. Обь, даже в разливе, все-таки поменьше будет.
Поинтересовался у брызгавшегося слюной и энергией датчанина, успел ли он обсудить заказы кораблей с кем-нибудь из владельцев пароходов, и подыскивал ли уже место под верфи. Оказалось — ни то, ни другое он еще сделать не успел. А вот стоимостью леса и паровых машин уже поинтересовался. Проверял те подсчеты, что я ему из Санкт-Петербуога отправлял. Мне такой подход к делу показался странным, но вполне объяснимым.
Порекомендовал Будмейстеру посетить притомское село Эушту, и встретиться с князем Мавлюком. По моему, дилетантскому, мнению — Татарская протока — узкий рукав Томи между Эуштой и островом Инсковым для строительства пароходов должен был подойти как нельзя лучше. И от Черемошников совсем не далеко, и в северной части протока настолько глубока, что в мое время туда на зимовку баржи загоняли. Правда, сейчас в реке воды несколько больше, чем в двадцать первом веке. Весной остров и вовсе архипелагом едва торчащих над водой зарослей тальниковых кустов становится, но, как мне казалось, жителей Ютландии строительством защитных дамб не напугать было.
С машинами все было гораздо сложнее. За прошедшие, со дня моего появления в Сибири, полтора года местные промышленники наконец-таки распробовали прелести паровиков. То один, то другой изъявляли желание воспользоваться «огненной» силой на своих предприятиях. И тут же выясняли, что и на Уральских заводах, и на Гурьевских готовых машин нет. И не просто — нет, а и заказы на три года вперед уже частично оплачены. То есть — машин нет, и три года не будет. А создатель этого, нежданного, дефицита ни кто иной, как Томский первогильдейский купец Берко Лейбович Хотимский. Или Борис Леонтьевич, как он предпочитал представляться.
К слову сказать, вполне прогрессивный деятель оказался этот Хотимский. Кереевский винокуренный завод и прежде одним из крупнейших в Сибири считался, а после того, как пару лет назад его Берко выкупил — так и вообще — вне конкуренции. Новый хозяин его расширил, чуть ли не вдвое, две паровых машины в прошлом году туда поставил, и осенью, при оплате акцизов, объявил о восьмистах тысячах ведер выработки. Это, даже в оптовых ценах — более полумиллиона рублей серебром. И, что удивительно, официально Берко Лейбович считался ссыльным поляком, к шестидесятому году полностью искупившим свою вину перед Империей.
Так вот. Этот «поляк» быстро понял, куда дует ветер и решительно провернул операцию по монополизации торговли машинами в регионе. В специально выстроенном амбаре, его приказчики могли предложить любой паровик. От трех сил, до ста двадцати. А под заказ, даже и двухсотсильный. Несогласным с заявленными ценами, нагловатые продавцы-консультанты рекомендовали обратиться в Англию. Особенно много жалоб поступало на некоего господина Флеровского, служившего у Хотимского одновременно адвокатом, бухгалтером и приказчиком. Целая делегация обиженных купчин к Стоцкому явилась с прошением как-то обуздать этого «дьявола». Тот, дескать, умный слишком. Что-то говорит по нерусски, что и не поймешь — толи обругал с ног до головы, толи что. И все это с улыбочкой такой мерзкой, с какой в Рассее барин на быдло смотрит.
Полицмейстер, конечно же, не мог оставить «глас общества» без расследования, а по результатам пришел советоваться. Этим ненавистным «умником» оказался ссыльный революционер Берви-Флеровский, недавно получивший дозволение провести оставшееся от приговора время в Томске.
Впрочем, Хотимского в столице моей губернии считали честным евреем. Ростовщичеством занимался, так, а кто безгрешен, если деньги есть лишние? По суду последнее у должников забирал? А зачем занимали? В общем, вызвал Фелициан Игнатьевич Бориса Леонтьевича к себе в кабинет, да и передал мое пожелание: Флеровского унять и к беседам с покупателями в мотосалоне не допускать. Цены более чем на половину от себестоимости на паровики не поднимать. Иначе — поругаемся.
Ругаться Хотимский не захотел. Цены несколько упали, а умник Берви передал в присутствие прошение об амнистировании и разрешении отбыть в европейскую Россию. Которое я, с чувством полного удовлетворения понятливостью, Берко Лейбовича, и подписал.
Так вот, честный еврей и «поляк» Хотимский, готов был поставлять машины для пароходов Магнуса Бурмейстера, но хотел получить, так сказать, десять процентов акций нового предприятия. А датчанин понять не мог, почему должен дважды платить? И за паровики и долю прибыли.
Я не стал вмешиваться. И раньше не очень верилось, что у датчанина получится основать судостроительное производство без участия туземных предпринимателей. А кроме того, я всерьез опасался, что стоило хоть раз заняться чем-нибудь этаким, потом отбоя от желающих воспользоваться моим посредничеством не будет. И сразу найдутся обиженные. И полетят в Омск очередные кляузы на губернатора…
Была еще одна причина, так сказать — сельскохозяйственная. Дело в том, что как каинские купцы Еремеевы к осени 1865 года оказались абсолютными лидерами в выращивании сахарной свеклы, и соответственно — в производстве сахара, так и Хотимский с братьями — в отношении картофеля. Понятно, что тех, что других интересовала в первую очередь возможность выварки их этих корнеплодов банальной водки, а все остальное было уже вторично. Но, глядя на эти две богатейшие династии, постепенно просыпался интерес и у других. Во всяком случае, даже в текущем году под посевы картошки земледельцы губернии отвели вдвое больше земли. А под свеклу — так и вообще — втрое. И далеко не все посадки принадлежали Еремеевым или Хотимским.
