не совсем уверенно протянул Травин.
— Ага. Расстреляли бы тебя за милую душу, этот Плоткин тебя ненавидит, непонятно почему, пришлось Пузицкому вмешаться, тогда начальник окротдела Дагин наорал на своего подчинённого и заставил тебя отпустить. И то, весь твой номер перерыли, искали валюту и драгоценности, правда, нашли только трость с золотой рукоятью. Федотов тоже хорош, его допрашивали, а он эту Брумкину, которая то ли Брумель, то ли фон Румпель, пытался выгораживать. Совсем у человека голова поехала не туда. Ты к нему лучше не суйся, он тебя во всём винит.
— Я вот только не понял, — признался Сергей, — откуда валюта на аэродроме взялась?
— Там такой сюжетец, — Кольцова потянулась за папиросой, — ты упадёшь. Мурочка эта оказалась осведомителем Плоткина, ну того, что тебя посадить пытался. Так она всё это придумала, познакомилась с экспедитором из Кавказского сельхозбанка, Лившица, тот в Пятигорске отдыхал в начале лета.
— Лившиц -это лысый в очках, которого пристрелили?
— Да. И тот ей проболтался по пьяной лавочке, что конфискованную валюту должны отправить в Москву поездом. Эта женщина — она просто гений, представляешь, вместе со своим подельником сколотила банду из бывших офицеров, которые в шотландской колонии осели, и им сказала, что деньги эти пойдут для императорской семьи и лично для генерала Деникина. Ну те дураки и рады стараться.
— Значит, Завадский правду говорил про тайную организацию?
— Ну не совсем, его, остолопа, использовали втёмную, те, кто был в его тетради, о контрреволюционной деятельности и знать не знали. Ты бы видел лицо этого товарища из кооператива, Михалкова, когда его пришли арестовывать, он так перепугался, что пытался бумаги съесть, а как понял, по какому делу, сразу успокоился. Ну так вот, Мурочка, она же Мария Брумель, кстати, в Москве в Матросской тишине сидела одно время, сказала Плоткину, что можно выманить заговорщиков, когда они нападут на бронепоезд с оружием и валютой, а саму валюту для сохранности выгрузить раньше, на станции Минводы, и отправить с почтовым самолётом сразу в Москву. Тот от радости уже дырку себе под орден на гимнастёрке сверлил, сразу согласился.
— А для самолёта ей был нужен пилот?
— Да. Она сама в школу записалась, но летать так и не научилась. Хотела Федотова привлечь — тот Юнкерсом управлять не мог, Мильнер оказался крепким орешком, и на её чары не поддался. И тут ты подвернулся удачно.
— Ей очень повезло, — Сергей забрал у официанта тарелку с варениками, — это сколько совпадений должно было случиться, и самолёт, и пилот, и бронепоезд.
— Так это всё Плоткин организовал. Бронепоезд появился на станции после того, как почтовый самолёт приземлился, там деньги выгрузили и сразу на воздушную станцию Пилот, который на Юнкерсе прилетел, должен был вернуться через два часа, к этому времени чекисты схватили бы контру, заперли в подвале и вернулись бы на аэродром. Но вместо деникинцев какого-то пацана схватили, ему Брумель обещал червонец, если из пулемётов постреляет.
— Получается, тайную ячейку мы всё-таки нашли?
— Выходит, что так, — Лена выпустила клуб дыма, вытянула ноги, — все довольны, местный окротдел по заговорщикам отчитался, валюту вернули, преступников схватили, Завадского, беднягу, наверное, сошлют, но зато не расстреляют. Ну а для нас здесь всё закончилось, Федотов-то ни при чём, значит, и задание наше выполнено. Что ты теперь будешь делать?
Сергей пожал плечами, вдавил гильзу папиросы в пепельницу, вдохнул полной грудью почти свежий горный воздух, нацепил на вилку вареник.
— Я ведь в отпуске, — сказал он, — по курсовой путёвке. Наверное, то же, что и раньше — отдыхать.
Эпилог.
Господский дом Марценхофф, расположенный неподалёку от Потсдама на берегу озера, был построен в XVII веке местным купцом, разбогатевшим на поставках королевской семье. За несколько лет до начала мировой войны его купил генерал прусской армии Теодор Карл фон Белов. Генерал бывал в Потсдаме редкими наездами, не дожил год до позорного Версальского договора, и оставил поместье своему воспитаннику Юргену. Новый владелец вдохнул в поместье новую жизнь — обветшалый дом отремонтировали, с южной стороны разбили парк, а с северной от шоссе подвели асфальтовую дорогу и провели телефонную линию.
В просторной гостиной за чайным столиком сидели две молодые женщины, одна с копной рыжих кудряшек, а другая светловолосая. Травин, если бы их увидел, смог узнать — в первой бывшую невесту, княжну Ляну Мезецкую, которая, как он считал, погибла в Выборге, а во второй Дарью Белову, фельдшера из уездного города Рогожска, с которой он какое-то время жил. Женщины о чём-то тихо спорили, они замолчали, стоило створкам двери приоткрыться.
В гостиную вошёл подросток, высокий, худой, в чёрных спортивных брюках и коричневой рубашке с эмблемой «Кнабеншафт», только что созданной детской организации национал-социалистов. Следом за ним пожилой мужчина нёс лыжи в чехле.
— Спасибо, Ганс, отнеси их в кладовую, — распорядился мальчик по-немецки и тут же перешёл на русский, — здравствуй, мама, здравствуйте, фрау Белова.
Он говорил на обоих языках свободно, без акцента, словно вырос одновременно в Берлине и Петербурге.
— Мы ждали тебя, Пауль, — улыбнулась Ляна. — Как прошёл твой день?
— Отлично, — мальчик стоял, почтительно склонив голову, — на соревнованиях я пришёл третьим. Мог бы и первым, но Гюнтер Тротт упал и сломал палку, я отдал ему свою.
— Ты молодец, мой мальчик, и поступил совершенно правильно, нельзя товарища бросать в беде. А теперь мне надо кое-что тебе показать.
— Ты уверена, дорогая? — спросила её Белова.
— Конечно, Пауль имеет право знать. Идём.
Все трое перешли в небольшой зал без окон, где стояли несколько кресел и киноаппарат с заправленной в него плёнкой, а на стене висел белый экран.
— Смотри внимательно, — скомандовала Мезецкая, выключая свет.
Аппарат затрещал, показывая кадры какого-то советского фильма, но не с самого начала. Тем не менее мальчик с интересом посмотрел, как сильный и высокий мужчина раскидывает напавших на него людей в странной форме с немецкими пистолетами Маузер, и как тот же самый мужчина целуется в вагоне поезда со светловолосой красавицей. Из титров Пауль узнал, что её зовут Клара, а его — Трофимов, и что она кого-то бросает, чтобы уехать с ним. Весь сеанс занял не более десяти минут, мужчину почему-то снимали со спины или так, чтобы лицо оставалось скрытым, только во время сцены в поезде он полуобернулся. В этот момент Мезецкая остановила
