– Варька, ты что здесь делаешь? Зачем ты здесь?
Витя. Ждал меня? Но почему здесь? Он знает, где я живу.
Он очень быстро оказался рядом. Взял за плечи, тихонько встряхнул. Спросил осторожно:
– Где ты работаешь? Я имею в виду, официально.
– Я… наверное нигде. А зачем ты…
– Не так спросил. Назови свою профессию. Что ты умеешь делать?
Ответы закружились в голове вихрем, но все они были связаны так или иначе с обитателями Татарской.
– Делать перевязки, ухаживать за больными, еду готовить…
– Может, ты медсестра?
Снова вихрь воспоминаний, услужливо подсказывающий нужные ответы. Образы. Далекие, непонятные. Мужчина в белом халате, с круглым зеркалом на лбу. Резкий медицинский запах. Окровавленные перчатки. Чужое. Все чужое. Я затрясла головой.
– Откуда ты родом?
Он говорил быстро, громко, кричал на меня. А я не могла ответить.
– Не знаю.
– Родители? Родственники? Хоть что-нибудь!
– Вить, что случилось? Что происходит?
– Вспомни. Пожалуйста. Хоть кого-нибудь…
Но я ничего не могла вытрясти из бедной моей словно бы ватой набитой головы.
А потом он снова, как тогда, у крыльца моего дома, не то чтобы обнял, скорей прижал к себе.
Чтобы сменить тему, я спросила у его кожаной куртки.
– А что магия? Ты ее снова чувствуешь?
– Город, – совершенно серьезно ответил он, – тонет в темноте. И только на Татарской как будто островок нормальной жизни. Но он все меньше.
Вздохнул и выпустил меня на волю. Вне кольца его рук было холодно и одиноко.
Кажется, он что-то еще хотел мне сказать, но не решился. Может, он уже знает о немецком проклятии? И тоже пришел сюда, чтобы поговорить с Евдокией? Или мне просто показалось?
– На кулоне – заклинание, – прошептала я. Вся моя решительность куда-то улетучилась. Наоборот, мне уже хотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко. Должно быть, это снова был голос болезни.
Витя хмуро кивнул.
– Ты что же, все знаешь?
По его губам скользнула какая-то кривая, болезненная улыбка. Прежние его улыбки умели врать намного лучше.
– Я придумаю что-нибудь. Ты не бойся. Пусть я сейчас почти ничего не могу, но уж какую-то защиту для одного человека…
Нет, он говорит о чем-то другом. Совсем о другом. Какая защита для одного человека? Зачем? Когда весь город готов погрузиться в непроглядную темень давнего фашистского проклятия.
– Витя. На амулете – заклинание, которое называется «Сумерки мира». Что это за заклинание?
Он помолчал. Взял меня за руку, подвел к фонарю. Вгляделся в лицо, словно надеялся по глазам прочитать правду.
– Варь, кто тебе это сказал? Откуда… откуда тебе знакомо это заклинание?
Что я могла ответить? Приснилось? Увидела в навеянном кулоном бреду?
– Я… не могу сказать. – Приходилось подбирать слова. – Я просто знаю. Видела… слышала… в Берлине. Там был немец… и какая-то лавочка с украшениями…
– Так. Только не плачь. «Сумерки мира»… Я их один раз уже видел. Но они иначе работали… Хотя постой! Все сходится… Вот что. Мне надо поговорить с Евдокией.
– Нельзя!
Этого точно нельзя было допустить. Не сегодня. Не сейчас. Почему – я даже не пыталась задуматься. Нельзя и все.
– Да почему?
Витя шагнул к калитке. Я обогнала его и преградила дорогу. Нельзя!
И тут же услышала, как скрипнула дверь дома.
– Эй, кто это? – Голос у Евдокии Леонтьевны был испуганным.
Я промолчала. Смотрела на Витю. А он отступать не собирался.
– Евдокия Леонтьевна! Это я, Виктор Цветков. Помните меня? Мне надо с вами поговорить. По делу.
– Витя, пожалуйста…
– Варя, я клянусь, я не причиню ей никакого вреда.
Евдокия Леонтьевна уже успела пройти полдороги к калитке и услышала последнюю фразу. Под нее ногой скрипнул снег: она остановилась.
– О чем вы, Витя?
Он зашарил во внутреннем кармане куртки, а потом протянул над калиткой развернутые красные корочки:
– Евдокия Леонтьевна, я сейчас к вам обращаюсь официально, но вы не пугайтесь. Капитан Виктор Цветков, второе управление разведки и контрразведки. Контрмаг…
Евдокия Леонтьевна вдруг схватилась за сердце и покачнулась. Я успела как раз вовремя, чтобы не дать ей упасть.
Витя рванул калитку, но я уже не обращала внимания.
– Она подумала, что ты из-за Сережи…
– Черт.
Мы вместе довели Евдокию Леонтьевну до крылечка.
– Беги за врачом, – потребовала я.
– Не нужно. Сейчас…
Он осторожно положил ладонь на лоб Евдокии Леонтьевны. Сосредоточился. Мне показалось, он считает в уме. Дыхание пожилой женщины немного выровнялось.
– Ну вот. А теперь отведем ее в постель, и пусть отдыхает.
И в этот момент по Татарской, с двух сторон, освещая окрестности фарами, подкатило два автомобиля: довоенный, переделанный в автобус ЗИС и знакомая уже «Эмка».
Витя, чертыхнувшись сквозь зубы, метнулся к калитке. Я помогла подняться Евдокии и повела ее в дом. Больше меня ничего не должно было заботить, но заботило: Витя. Там. Один. Его же сейчас… Он не выстоит… Максимов же прямо сказал, что его подозревает…
Я помогла Евдокии лечь, стянула валенки, накрыла ее одеялом.
Она поймала мою руку:
– Варя, останься. Не ходи…
– Я должна.
– На хоть, надень мой кулончик. На счастье… Он… где же… Где-то я его оставила… дура старая…
Я покачала головой. Прошла на кухню. Где у Евдокии лекарства, я знала еще с тех времен, когда ей требовался постоянный уход. Ага, вот и сердечные капли…
Я тихонько выскользнула в темноту улицы.
Услышала:
– Максимов! Ваше упрямство напрочь лишило вас логики. Еще раз говорю, женщины ни при чем.
Он прятался за стеной сарая. Максимов Витю не видел, но и сам он тоже не мог следить за передвижениями милиционеров. Или кто там приехал с Артемом Мамедовичем?
– Тогда зовите сюда вашу сообщницу. Если она не виновна, то после проверки будет отпущена домой. Однако должен сказать, что она не является тем, кем хочет выглядеть. Достоверно неизвестно, ни откуда она прибыла, ни чем занималась до появления в Энске. А мы искали очень тщательно…
– Капитан, у меня есть ответы почти на все вопросы.
– Она нигде не работает, но на что-то живет. У нее хорошие отношения со всеми, с кем бы она ни завела знакомство… Это вам ничего не напоминает? И наконец, самоубийства в городе начались не после вашего, а после ее здесь появления. Да-да, мои люди покопались в архивах и поговорили с врачами…
– Максимов, она ни при чем. Она джинн!
Я увидела, как Максимов поднял руку, готовясь отдать своим людям смертоносный приказ, но Витя вскинул руку одновременно с ним. Словно отражение в зеркале. В его руке что-то блеснуло, раздался отчетливый хруст.
