Тем более что Бату всегда питал к брату Менгу особую любовь и будет рад помочь ему расширить его улус».
На этот раз приступа бешенства не последовало. Напротив, Бату впал в какую-то сонливую вялость и оцепенение, даже перестал принимать участие в излюбленном занятии кочевников – степной охоте. Все угольки надежды, которые и без того едва тлели в его душе, оказались плотно засыпанными холодным пеплом.
Последние искорки окончательно погасли после того, как он, уже через три года, на обратном пути домой, услышал от своих воинов одобрительные слова о великом каане. И если бы это было просто одобрение, а то оно еще замешивалось на сравнении с тем походом, которым командовал Бату.
Гуюк, затеявший эту военную кампанию, и в особенности Менгу, бывший великим джихангиром, и впрямь не обманули чаяний своих людей. Конечно, их возвращалось гораздо меньше, чем уходило, но такова судьба воина. Зато выжившие везли с собой немалую добычу. Поход, начавшийся, как записали китайские летописцы, летом в пятой луне года цзячень[151], когда скончался великий чжуншулин Елюй Чуцай, и закончившийся в девятой луне года динвэй[152], был действительно успешным.
Менгу начал его еще раньше, разбив войска Румийского султаната и захватив в плен Гийас ад-дина Кай-Хусрау II, тем самым обеспечив себе простор для последующего наступления на халифат, поскольку за его спиной оставались лишь союзники – царь Киликийской или Малой Армении Хетум I и византийский император Иоанн III.
После этого он вместе с князем Антиохии Боэмун-дом V незамедлительно обрушился на Халеб, именуемый европейцами Алеппо. Укрепления города действительно впечатляли. Чего стоил один только ров вокруг цитадели. Ширина его составляла метров тридцать, глубина – двадцать. Преодолеть такое без предварительной подготовки казалось невозможным. Но Менгу удалось выманить войско ан-Насира II из крепости. Имя, взятое султаном в честь знаменитого предшественника – Салах ад-дина, не помогло. В отличие от своего предка ан-Насир II был отважным воином, но никудышным полководцем.
Инженерное сооружение, именуемое Вратами двух змей, на самом деле включает в себя несколько ворот. На одних из них, воздвигнутых по приказу султана аз-Захира Гийас ад-дина в 1209 году, есть изображения двух львов – один смеется, символизируя победу, а другой плачет в знак поражения. Этот год оказался для жителей Халеба годом плачущего льва.
Выломав ворота, монголы хлынули в узкий сводчатый коридор, но надежды защитников сдержать их в этом удобном для обороны месте оказались напрасны, потому что одновременно с этим они ворвались в юго-западные ворота Киннесрин, а также в северные, которые назывались Баб Ан-Наср – Вратами Победы. Теперь получалось – победы туменов Менгу.
Последние защитники города погибли близ Тюрьмы крови, а пленных озверевшие монголы утопили в огромной подземной цистерне работы еще византийских мастеров.
Передохнув пару дней на развалинах, Менгу вихрем налетел на Ракку. И тут внушительные городские стены, протяженностью около пяти километров, не оказались для них препятствием. На четвертый день, ворвавшись через знаменитые Багдадские ворота, завоеватели уже весело пировали в мечети Джам Аль-Кабира и в знаменитом дворце Гаруна ар-Рашида, избравшего в свое время Ракку своей летней резиденцией. Жизнь мало похожа на знаменитые сказки «Тысячи и одной ночи», в чем жители города смогли убедиться в полной мере в эти злосчастные дни.
В это же время вторая лавина монгольских ту-менов вместе с вспомогательными грузинскими и армянскими войсками обрушилась на древний Мосул. Основанный в глубокой древности близ развалин столицы Ассирии – Ниневии и названный поначалу Машбалу[153], а затем переименованный парфянами Хусн-убрайа[154], он процветал, став главным городом Северной Месопотамии.
Чего здесь только не было, каких товаров сюда только не привозили. Жители Мосула и сами могли похвастаться тяжелой золототканой парчой, знаменитой тончайшей хлопчатобумажной тканью, которую и назвали по имени города– «муслим», а если в нее добавляли шелковую нить, то «мухарраратом», и многим другим.
Горожане молились разным богам. Христиане самых разных толков составляли свыше трети населения Мосула, мусульман было намного больше. Жили они не очень дружно – всякое бывало. Но в этот час суровых испытаний все вышли на городские стены и дрались отчаянно, но сила силу ломит. Необученные, они могли противопоставить монголам только ярость и отвагу, однако в сражении гораздо важнее выучка и боевой опыт.
Третья монгольская волна начала свое победоносное шествие из Хамадана. Первым был взят Кашан – крупный оазис, расположенный на самом краю Деште-Кевир – Большой Соляной пустыни. Правда, добыча оказалась скудна. Изразцовую плитку и глазурованную керамику жевать не будешь, а набрать ее побольше для продажи не получится – уж больно тяжелый это товар.
Озлобленные захватчики двинулись дальше, и на этот раз Кум, уцелевший во время предыдущего вторжения туменов Субудая и Джэбэ, уже так дешево не отделался. Виной тому стали отчаянные шиитские студенты, именуемые талибами. Именно они подняли зеленое знамя ислама над городом, поклявшись в самой древней мечети имама Хасана Асгари, что, пока они живы, ноги грязных нечестивцев никогда не опоганят их священную землю.
Они сдержали слово. Последние из них пали возле Рейских ворот, когда город уже пылал в огне многочисленных пожарищ. Рухнули мечеть и мавзолей святой Фатимы, более известной как Хазрат-и-Масуме (Безупречная), – сестры глубоко почитаемого восьмого шиитского имама Резы. Со страшным грохотом обрушился гигантский купол Большой мечети, в которой пытались укрыться седобородые священнослужители.
А гигантская волна, подобная гигантскому цунами, не обращая внимания на сотворенное ею зло, уже неслась дальше, стремясь успеть к столице ха-лифов-аббасидов чуточку раньше всех остальных. Но раньше не получилось – войска монголов обрушились на Багдад сразу с трех сторон, сойдясь в плотное кольцо вокруг великого города.
Багдад некогда был маленьким селением, известным только своими лошадиными ярмарками. В VIII веке, по повелению халифа Абу-Джафара аль-Мансура, могущественного основателя государства Аббасидов, оно всего за четыре года превратилось в столицу. Этот каприз обошелся ему в девять миллионов золотых динаров.
Жители Мадинат Ас-Саяма, то есть Города мира, как величественно нарек его поначалу все тот же аль-Мансур, не отличались особой стойкостью, но за свою жизнь дрались отчаянно. Тем не менее уже на четвертый день осаждающим, действующим одновременно в нескольких местах, удалось разбить Аджамскую башню, выломать ворота Баб Аль-Вастани и прорваться на стены. Бои пошли внутри города – за каждый дом, каждую мечеть, каждый дворец.
