– Понимаю, Валерий Павлович, – сглотнул слюну Абрамов.
– Для тебя сделали исключение. Скажу точнее: я сделал исключение! Потому как моя подпись под приказом о твоём назначении в полк стоит последней. Что заставило меня так поступить? Отвечу! Авиаторы, поставившие тебя на крыло, уверяют: из Абрамова получится выдающийся лётчик. Поверим! Но, как ты понимаешь, и проверим. Ну и то, что за тебя ходатайствовали такие люди, как командующий ВВС Алехнович и председатель КГБ СССР Ежов, тоже дорогого стоит. Нет, – прочитал Чкалов вопрос в глазах Абрамова, – твои родители за тебя не просили. – Заметив, как тот облегчённо вздохнул, улыбнулся. – Ладно, поговорим о другом. Что пока не женат – знаю, а собираешься ли? Девушка есть? Спрашиваю не из праздного любопытства. При хорошей жене службу вдвое легче нести. Да ты по своим родителям это знаешь.
– Знаю, Валерий Павлович, – кивнул Абрамов. – Девушка на примете есть, но о свадьбе пока гадать не берусь.
– Понятно…
Чкалов поднялся, следом вскочил Абрамов.
– Ладно, Глеб Глебович, будем считать, наше знакомство состоялось. Завтра в числе прочих новичков представлю тебя полку. А теперь иди, обустраивайся…
ЛетоЯлтаБоже! Как прекрасен в лучах заходящего солнца её гордый профиль! Как восхитительны покрытые загаром обнажённые плечи и руки! И пусть остальное скрыто длиннополым сарафаном, разве можно сомневаться, что прочие части тела могут не быть под стать тем, что открыты теперь его нескромному взору…
Чья-то ладонь маячит перед глазами, закрывая обзор.
– Ау, папка, ты где?
Жехорский поймал вопросительный взгляд дочери, тщательно скрывая смущение, произнёс:
– Как где? Тут, перед тобой. Сижу на свежем воздухе в кафе, мороженное употребляю.
Машаня скептически качает головой.
– Ой ли? Тело да, вижу, а мысли, кажется, витают где-то за моим плечом. Интересно, чего ты там увидел примечательного, что совершенно перестал меня слушать?
Поворачивается. К счастью, прекрасная незнакомка только что покинула место, на котором стояла, и спешит теперь навстречу мужчине на вид лет пятидесяти с гаком, крайне невыразительной наружности. Отец? Муж? Любовник? Лёгкое соприкосновение губ. Не отец. И не любовник. Слишком страшен. Муж.
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня:
Я тверда; не боюсь
Ни ножа, ни огня.
Ненавижу тебя,
Презираю тебя;
Я другого люблю,
Умираю любя.
В сладкие грёзы Жехорского бесцеремонно ворвался голос дочери:
– Странно… ничего примечательного.
– Вот видишь, – улыбнулся Жехорский. – Тебе показалось.
– А то, что ты меня не слушаешь, тоже показалось?
– Угу.
– А докажи!
– А легко! Ты говорила о том, что получила письмо от Глеба Абрамова. Сетовала на то, что тот важничает и задаётся, не хочет делиться с тобой подробностями своей службы, ссылаясь на секретность информации. Всё верно?
– Всё верно, – вздохнула Машаня, – и это значит, что я возвела напраслину на родного отца.
Где ей знать, столь юной и неопытной, что отец её умеет делать несколько дел одновременно, а уж думать об одном, при этом слушая и запоминая другое – сущий для него пустяк.
– Папка, – голос Машани стал серьёзным, – а это правда, что служить в полку Чкалова доверяют только самым лучшим лётчикам страны?
– Скажем так: одним из лучших.
– И этот полк, правда, такой засекреченный?
– Как и любое воинское подразделение, входящее в состав ударных сил Союза, – уклонился от прямого ответа Жехорский.
– И что, военнослужащие даже с жёнами не делятся этой своей военной тайной? – лукаво улыбнулась Машаня.
– Военной тайной не делятся ни с кем, – ответил Жехорский. – Впрочем, жёнам, я думаю, кое-какое послабление делается. А почему ты об этом спросила. Замуж за военного собралась?
– Никуда я не собралась! – излишне поспешно ответила Машаня, при этом щёки её порозовели. – Давай вдарим ещё по мороженному!
– А давай!
Жехорский жестом привлёк внимание официанта.
* * *
Женя, Женечка, Евгения… Чтобы узнать имя отмеченной им возле кафе на набережной женщины, Жехорскому не пришлось и пальцем пошевелить. Она сама к нему явилась. Правда, не одна, в сопровождении мужа. А если быть уж совсем точным, это её муж, как один из именитых ялтинцев, был приглашён с супругой на торжественный приём, устроенный руководством города в честь высокого гостя. Его (руководство) можно понять. Оставить без внимания прибытие на всесоюзный курорт такого человека, как Секретарь Государственного Совета СССР, было никак невозможно. Сам Жехорский, правда, считал иначе, но его мнения по данному вопросу никто и не спрашивал. Протокол, знаете ли… Оставалось только вздохнуть и начать выбирать, в чём явиться на приём. Дочь настаивала на военном мундире. Выросшая среди военных, Машаня на полном серьёзе считала военную форму единственно правильной одеждой настоящего мужчины.
Жехорский захватил с собой парадный мундир исключительно ради посещения Севастополя, которое намечалось в конце их пребывания на крымской земле, и до которого было ещё ой как много времени. Но Машаня уже подставила китель, и Жехорскому ничего не оставалось, как вдеть руки в рукава. Дочь тут же подтолкнула его к высокому зеркалу. Жехорский сделал шаг вперёд, чтобы отражаться выше того места, где из-под кителя виднелись домашние брюки. Из зеркала на него смотрел моложавый генерал армии. От обилия орденов и иных знаков отличия по обе стороны груди слегка рябило в глазах.
За спиной замаячила тень Куропаткина, и Жехорский ей весело подмигнул. Хороший был старикан, вечная ему память! Помнится, не пожелал носить награды – а их у него было добрых два десятка! – только затем, чтобы не затмевать своим «иконостасом» единственный на то время орден Жехорского. «Теперь могли бы и потягаться», – подумал Жехорский и обратился к дочери:
– Эй, попрыгунья-стрекоза, ты на кой ляд столько железа к кителю прицепила?
– Так ведь оно всё твоё, железо-то, – откликнулась Машаня. – Ни одной чужой медальки я не прицепила.
Жехорский вздохнул.
– Я ж тебе, кажется, объяснял: награда награде рознь. Есть награды выстраданные, а есть…
– …– незаслуженные, – тут же съехидничала Машаня.
Жехорский чуть не поперхнулся. Ишь, мелюзга языкастая, чего удумала: незаслуженные!
– Не незаслуженные, – поспешил он поправить дочь, – а вручённые по случаю, как бы в подарок…
– То есть, заслуженные? – уточнила Машаня.
– Разумеется, – утвердительно кивнул Жехорский.
– В таком случае, что я сделала не так? – спросила Машаня.
– Ладно, – сказал Жехорский, – попробую объяснить по-другому. Есть награды, которые я рассматриваю как награды, а есть награды, которые я рассматриваю, как сувениры. Так понятно?
