— Я понимаю, что частными лавочками вы не занимаетесь. Однако, к своему стыду, должен сказать, что я плохо ориентируюсь в советских органах власти…
Карие глаза Шрама почернели, вызвав неприятные ассоциации с глазками тюремных камер. И тут же посветлели и заискрились смешинками:
— Товарищ Вышинский, значит? А вы не тот самый сектант?
Удачную легенду себе подобрал Сергей: любой промах сразу объясняется просто: «Да он же сектант, что с него возьмешь!» Правда, репутация страдает.
— Тот самый, — спокойно кивнул Сергей, мол, да, сектант, не скрываю, — Правда, с религиозным прошлым я порвал и хочу быть полезным своей стране.
— В какое интересное время мы живем… Сектанты организуют химическое производство… — Шрам заглянул в бумаги и с выражением прочитал — Диметиланилин… Что ж нас дальше ждет-то? Значит, говорите, хотите быть полезным?
— Да.
— И при этом просите деньги. А почему именно чернила? Считаете, нашим бюрократам нечем писать свои справки? Может, если будет поменьше чернил, будет меньше глупых бумажек? Вы не думали?
— Не думал. Когда я решил организовать производство, я думал о школах. Школьникам чернила нужны гораздо больше, чем бюрократам. Я навел справки в губоно, и ориентировался на потребности образования города.
Шрам помолчал:
— Да. Дети — наше будущее. Не научим их — нас, необразованных, сомнут враги. А все-таки, товарищ Вышинский, почему вы решили открыть свое производство. Нет, не чернил, производство вообще? Вы — человек образованный, смелый…
«Я? Смелый?»
— …могли бы устроиться на службу в учреждение, пойти в армию… На заводе я вас не вижу, руки у вас все-таки не рабочие. Почему? Вы же должны знать, как относятся к нэпманам?
Сергей задумался. Можно произнести длинную, пафосную речь о необходимости поднятия промышленности, о престиже государства на мировом рынке… Можно.
Но лучше сказать правду.
— Я вообще не собирался ничего создавать. Сначала я рассчитывал просто обмануть вас, выманить деньги на открытие производства, и сбежать.
Секретарь поднялся. Глаза товарища Шрама напомнили о Паше Поводне. В кабинете было тихо, только тихо скрипела медленно сжимаемая пальцами бумага на столе.
— Продолжай… — сквозь зубы произнес товарищ Шрам.
В животе Сергея лежал огромный ледяной ком страха, но этот разговор был нужен. Ему было нужно освободиться от собственного вранья.
— Рассчитывал. Но потом я общался с людьми: с профессором Крещенским, с секретарем комсомольской ячейки, со школьниками…
Сергей посмотрел в глаза секретарю:
— Я не смогу их обмануть. Я на самом деле хочу открыть эту чернильную фабрику. Даже не ради денег, деньги для меня — не главное…
Сергей с ужасом понял, что говорит правду.
— …для меня главное — само производство. Я больше не хочу быть тем, кем я был раньше, сектантом, от которого никому ни холодно ни жарко, который попусту коптит небо, не принося пользы. Я хочу, чтобы мои руки…
Сергей взглянул на ладони.
— Чтобы мои руки были руками человека, который сделал что-то для своей страны, для своего народа. Чтобы, когда меня спросят: «Что ты оставишь после себя?» я мог показать на чернильную фабрику и сказать: «Вот. Вот мой подарок народу!».
Сергей замолчал. Опять пафос… Здесь точно какая-то инфекция, толкающая на подобные речи.
Секретарь смотрел на Сергея, что-то обдумывая. Потом улыбнулся своим мыслям, подошел к Вышинскому и положил ему руку на плечо:
— Знаешь что, Сергей… Денег я тебе не дам. Не потому, что не верю. Нет у нас в городской казне лишних средств. Денег не дам, но помочь — помогу. На что там тебе деньги нужны? Помещение, оборудование, сырье? Специалистов, извини, найти не смогу: химики сейчас редкость.
— Есть у меня специалист, — Сергей вытер пот со лба, погладил бородку.
— Да? — Шрам оторвался от бизнес-плана, на котором что-то писал и посмотрел на Вышинского, — Быстро… Вот, держи. Идешь в губсовнархоз, пусть зарегистрируют твое производство, а потом пусть дадут в аренду здание на Энгельса, сорок два. Два года назад один товарищ уже собирался открыть чернильную мастерскую. Он, правда, — Шрам ехидно посмотрел на Сергея, — на свои средства рассчитывал. Там тебе будет и помещение, и оборудование, и, может быть, даже химикаты, точно не помню. Ну а дальше сам крутись.
— Так в Пескове, что, уже есть чернильное производство?
— Да нет. Не успел он ничего открыть, в реке зимой утонул…
— Я смотрю, — криво улыбнулся Сергей, все еще не пришедший в себя, — подледное плаванье у вас популярное увлечение. Оккультист один утонул, чернильный товарищ…
— Да нет, — хмыкнул Шрам, — Утонул у нас в том году только один, тот, что мастерскую открывал. А оккультист — его брат, он тогда все помещение в безвозмездный дар городу передал и куда-то убрался. Два года руки не доходили. Наверное, тебя ждали. Всё, иди. Сегодня еще успеешь в совнархоз, в понедельник они все оформят. Если не затянут.
— Товарищ Шрам! — вспомнил Сергей, — Там на железнодорожной станции стоит безхозный вагон с бензолом. Можно мне его получить для производства?
— Значит, говоришь, ничего организовывать не собирался? Однако сырье и спеца уже нашел. Молодец…
На прощание товарищ Шрам все-таки руку пожал.
Сергей вышел из кабинета и взглянул на свой бизнес-план. На титульном листе толстым синим карандашом — почему не ручкой, кстати? Ах да, кляксы… — было написано: «Губсовнархозу: зарегистрировать мастерскую тов. Вышинского, передав ему в аренду здание по адресу: ул. Энгельса, 42. Губоно: рассм. вопр. о целес-ти закупок чернил у тов. Вышинского. Нач. ж-д станции „Песков“: при наличии безхозного вагона с бензолом передать его тов. Вышинскому». Внизу стояла жирно подчеркнутая надпись: «Не волокитить!!!» и подпись.
Шрам сидел за столом, упираясь подбородок в сцепленные замком руки:
— Нет, Сергей, — тихо произнес он самому себе — не получится из тебя нэпмана. Есть в тебе нужная гнильца, есть, только у нэпманов она внутри, а у тебя снаружи. Счистится и не будет… Товарищ Глушкова! Принесите мне чаю, пожалуйста!
* * *
По Октябрьской улице шел без пяти минут владелец чернильной мастерской. Шел, счастливо улыбаясь, разглядывая свое отражение в зеркальных витринах.
Город заливало лучами солнцами, раскрашивая улицы зеленью деревьев и красками домов и одежды. Пусть дома обшарпаны, пусть одежды прохожих в основном черные и серые. Можно подумать, в нашем времени все дома свежепокрашены, а люди на улицах носят исключительно белое с золотом. Интересно, почему времена большевиков ассоциируются исключительно с серым цветом и пожухлыми красками? Наверное, потому, что видим мы эти времена только в фильмах, а фильмы либо черно-белые, советские, либо стилизованы под старинные, типа «Собачьего сердца». Сергей хмыкнул, вспомнив, как он удивлялся в детстве, когда узнал, что фильм снят недавно, ему казалось, что фильму — лет сорок.
