Ознакомительная версия.
Единственным человеком, которого раздражала подобная дружба народов, была Аделаида. Еще в замке Освальда она не шибко-то ладила с язычниками и неоднократно ставила Бурцева в неловкое положение перед союзниками. Но кочевникам княжна хотя бы была обязана: те, как-никак, приняли деятельное участие в освобождении Аделаиды из цепких лап интригана-сводника Конрада Тюрингского. Благородная натура полячки не позволяла забыть об этой услуге. Тяготясь вынужденной благодарностью, дочь Лешко Белого все же проявляла минимум снисходительности к степным идолопоклонникам. А вот пруссы Глянды попросту приводили ее в бешенство.
— Эти дикари во стократ хуже татарского Измайлова племени, — шепнула, кривясь, Аделаида на пиру, устроенном кунингом в честь гостей. — У них даже князья живут, как свиньи в хлеву. И жрут, и пьют так же…
К счастью, никто, кроме мужа, не расслышал обидных слов.
Бурцев с женой, Освальд, Бурангул, Збыслав и дядька Адам сидели на почетном месте за небогатым… да чего уж там — откровенно бедным столом прусского князька с забавным именем Глянда. Раньше — до прихода крестоносцев — он властвовал над всеми окрестными землями. Сейчас же кунинг был изранен, стар, болен и слаб. По сути, он уже стоял одной ногой в могиле.
Но больше всего вождя пруссов печалило, что в мертвое царство Патолло он отправится, не оставив после себя ни единого наследника. Все три сына Глянды пали в боях с крестоносцами. И теперь старый кунинг с посеченными сталью и временем дружинниками, верными слугами, одряхлевшими женами и немногими домочадцами доживал век в глухомани, у границ Священного леса.
Здесь Глянда поставил лагерь для приюта беженцев и редких партизанских вылазок. Со временем, однако, вылазки прекратились вовсе, а несчастных беженцев, искавших защиты у древних богов, стало тут гораздо больше, чем воинов.
Глянда чуял скорый конец — свой, своего рода и своего племени, но это не помешало ему устроить пир в честь гостей. А может, наоборот, именно поэтому и пировали сейчас пруссы так отчаянно и бесшабашно.
Хотя какой там пир в тайном беженском убежище?! Даже знатный кунинг сейчас не в состоянии пировать по-настоящему. Пруссы за столом просто молча накачивались отвратительнейшей брагой и кислым кобыльим молоком. В багровых бликах трескучих факелов и тлеющего круглого очага мрачная трапеза выглядела особенно зловеще.
Откровенно говоря, у Аделаиды имелись причины морщить носик. Та дикая, полная злой дури попойка действительно была ужасной. Хмурые пруссы — жалкие остатки некогда знатного и могущественного, а ныне безжалостно истребленного крестоносцами рода — словно заранее вершили тризну по самим себе. Пьянели они быстро, но не было радости от утраты трезвости. Только невеселые думы становились все тяжелее, склоняя головы к доскам стола все ниже и ниже.
Вдрызг упились все, кто присутствовал в доме кунинга: мужчины, прислуживавшие им женщины, вертевшиеся вокруг дети, слуги… Одряхлевший пес Глянды — и тот, нализавшись хмельного пойла вперемешку со скисшим молоком, свалился в углу. А хуже всего, что гостям подносили ровно столько, сколько пили сами хозяева. Таков местный обычай: позор тому, кто, опьянев до потери сознания, выпустит из дома гостя, способного уйти на своих двоих.
— Варвары, язычники… — гневно шипела княжна.
Сама к прусскому питью она не притронулась и с ненавистью наблюдала, как супруг через силу делает глоток за глотком. Но как объяснить белой от злости Аделаиде законы прусского гостеприимства? Здесь просто принято таким незамысловатым образом оказывать почтение дорогим гостям. Выложить и выставить на стол все, что есть в закромах. Не съешь, не выпьешь предложенного — обидишь хозяев. Обидишь хозяев — обретешь еще одного врага в этих и без того неприветливых краях. А оно им надо? Тем более что враждуют здесь упорно, настырно. Может быть, именно поэтому и не смогли разрозненные прусские племена сообща дать отпор тевтонам. Вот и пирушки у них теперь тоскливые — пирушки несломленного, озлобленного, но уже обреченного народа. Народа, осознающего горечь неизбежного поражения. Народа, которому остается уповать лишь на пеньки Священного леса.
— Аделаида, милая, не зли хозяев. Пригуби хотя бы, сделай вид, что пьешь, и не болтай лишку.
Бурангул уже лежал головой на столе. Дмитрий тоже на грани. Сильно покачивался дядька Адам. Збыслав пока держался. Похоже, из последних сил. Бурцев, чей организм был закален более крепкими напитками, оказался сейчас трезвее всех. Не считая Аделаиды, конечно.
— Почему твоя женщина не пьет то, что предложено ей от чистого сердца, друг Вацлав? — на чудноом польско-немецком наречии обратился к нему Глянда. — Ведь мы потчуем вас достойным угощением. Молоко наших кобылиц — это напиток знати[5].
Глянда был пьян и красен.
— А я не хочу пить эту гадость! — огрызнулась княжна по-польски. Бросила слова дерзко, с вызовом и яростной дрожью в голосе.
Е-пс! Бурцев напрягся. Снова истерика? Только этого ему сейчас не хватало. Ну, надо же, в какой неподходящий момент накрывает Аделаиду!
— Не хочу я сидеть за этим столом! — девушка уже за малым не рычала. — Не хочу прятаться в этой дыре!
Кунинг удивился. Потом нахмурился.
— Почему эта женщина говорит раньше и громче мужа? Разве ты не покупал ее и не являешься хозяином своей жены, друг Вацлав?
Ну вот… Начинается пьяный базар!
— Оставь ее, Глянда. Ей нездоровится.
— Я просто не хочу, — не унималась дочь Лешко Белого. — И я вовсе не вещь и не холопка какая-нибудь, чтоб меня покупать!
Кто-то из пьяных пруссов привстал, придерживаясь за стол. Кто-то потянулся за оружием. Наверное, слова неблагодарной гостьи сочли оскорбительными. А не разобрали слов — так тон. Вот, блин, неужели без драки не обойтись? Если девчонка не прикусит язычок, если выскажет сгоряча все, что думает о прусских язычниках и их обычаях, начнется резня.
— Аделаида, помолчи, ради бога, — шикнул он. Глянда поднялся. Тяжело поднялся, с трудом.
Угрожающе навис над столом. Слова Аделаиды кунинг проигнорировал. Обращался он сейчас к Бурцеву:
— Нездоровится, значит? Что ж, меня тоже покинуло здоровье. Со дня на день мой дух склонится перед повелителем царства смерти седовласым Патолло.
— Ваш Патолло…
Глянда грохнул кулаком об стол. Подскочил и непонимающе захлопал пьяными глазками Бурангул. Аделаида проглотила недоговоренную фразу, запунцовела от гнева: редко ее высочество перебивали подобным образом.
Кунинг продолжал. Теперь он глядел на княжну. Сверху вниз.
— Да, я скоро умру, но, согласно нашему древнему обычаю, я все же чествую своих гостей, как полагается. И ожидаю того же от них. Выпитое идет мне лишь на благо. Пойдет и тебе, дерзкая женщина. Пей, иначе предстанешь перед судом нашего великого барздука-Кривайто!
Ознакомительная версия.
