Оставалось подчиниться. Последствия отказа не поддавались прогнозам.
— Князя Мещерского вы уже знаете, но, однако же, выпейте вместе и помиритесь, — чуть ли не приказал наследник.
— А эта чаровница, княжна Мария Мещерская, — комплимент шел этой чучундре, как корове седло, но, похоже, никого кроме меня это не смутило. — Вово? Мари все-таки родственница тебе или нет?
— Это зависит от Саши, Государь, — притворяясь более пьяным, чем был на самом деле, выдал князь. — Коли он добьется своего, так родственница. А ежели нет, то нет.
Младший брат Никсы покраснел, чуть ли не жалобно взглянул на Мари, но промолчал.
— Отчего же нет? — продолжал веселиться Никса.
— Чтоб не лишать себя возможности приударить за признанной красавицей, конечно, — и отсалютовал бокалом с вином явно наслаждавшейся комплиментами княжне. Это что? Я один считаю, что обсуждение кого-то в его присутствии — признак неуважения?
— Вот тот господин, ковыряющий ногу малахитовой вазы… — узколицый, с огромным выпуклым лбом, усатый молодой человек действительно оказался занятым изучением каких-то вкраплений в отполированном камне. — Это Коля… Николай Максимилианович, четвертый герцог Лейхтенбергский.
— Наш Коля по-русски нибельмеса, — прокомментировал Вово. — Немец, одно слово!
— Willkommen, — поздоровался я, протягивая бокал.
— Wieder trinken? — простонал он, но на приветствие ответил.
— А эта очаровательная скромница — Сашенька Жуковская, — ничего скромного я разглядеть не смог. Сашенька, кстати потрясающей миловидности девушка, развалилась на другом диванчике, забросив ноги на подлокотник. Бокал в ее руках был пуст.
— Налейте мне, Герман, — велела она. — Мы с Воронцовым пили на брудершафт, и все кончилось.
— Воронцов, это вот этот бравый гвардейский кавалерист и ротмистр, — тут же пояснил цесаревич. — И ему вина больше не давать. Он становится скучным и принимается грустить. Выпейте теперь с Володей. Это князь Барятинский, мой адъютант. Ему пьяным быть хорошо. Я его никуда не отправлю пьяным. Он пьяный такой простой…
Барятинский мне понравился. Глаза умные. И на мундире орденСвятого Владимира4-й степени с мечами и бантом. Такие придворным подлизам не дают.
— А там мой Саша, — махнул себе за спину хозяин дворца. — Любимый брат. Говорите с ним по-русски. Он страшно смущается, когда приходится говорить как-то иначе.
Я обошел диван, перешагнув ноги Вово, и поприветствовал большого и грузного второго царского сына.
— Это ведь вы спасли моего брата? — порозовев, обратился Великий Князь ко мне. — Спасибо!
— Я не мог поступить иначе, Ваше Высочество, — вежливо ответил я. — У России должна оставаться надежда.
— Утром я получил от Мезенцева рапорт на нашего Германа Густавовича, — Николай даже не потрудился обернуться в мою сторону. А, быть может, ему было просто больно это делать. Пришлось мне снова перешагивать ноги Мещерского, и устраиваться на стуле за круглым столом. — И знаете, друзья, что пишет наш фрондер? Он утверждает, что в этом диком Томске, господина Лерхе словно бы даже подменили!
У меня все сжалось внутри. А предатель Герочка радостно завопил: «Я здесь! Вытащите из меня этого олуха»! Аж в ушах звон пошел!
— Потому как, пока наш спаситель к новому месту службы не отправился, был он ничем не примечательным чиновником средней руки. Училище Правоведения окончил. В Канцелярии княгини Елены Павловны служил и в Морском министерстве. А после и у господина Татаринова. Ни особенной отвагой, ни стремлением к воинской службе не отличался…
Володя Барятинский выдохнул, громко, словно бы саблей с плеча — ха! И подкрутил лихо загнутый ус. Бравому кавалеристу пренебрежение армией было непонятно.
— Ты, князь, дальше слушай, — попенял невольно перебившему цесаревича адъютанту Мещерский. Не удивлюсь, если узнаю, что Вово уже по недовольному сопению мог определить настроение своего венценосного покровителя.
Я, усилием воли, заставил себя широко и открыто расставить колени, придвинуть к себе корзину с фруктами, и взять виноградную гроздь. И даже не пытаться высчитать — к каким выводам может придти залитый алкоголем по глаза наследник престола.
Не думай о лохматых мартышках! Или как там, у Ходжи Насреддина, было?
— А вот по дороге пустынным трактом случилось нашему Герману Густавовичу повстречаться с лихими разбойниками. Сколько их было? Господин Лерхе?! Трое? Четверо?
— Я плохо помню, Ваше Императорское Высочество, — труднее всего молча слушать. И заставлять челюсти перемалывать полные сока экзотичные для середины зимы ягоды. А вот настала пора говорить, и как-то сразу отпустило. Подумалось, что было бы у жандармов что-то на меня, что-то реальное, а не перечень странных с их точки зрения фактов, так эти вопросы мне совершенно в другом месте бы задавали. Не здесь. Не в личной библиотеке Николая. — Кажется — трое.
— Ах, как романтично! — пискнула Маша Мещерская. — Отчего у даже Германа, в его тьмутаракани есть эти замечательные разбойники, а у нас в столице только скууука? Саша? Почему вы не найдете мне разбойников?
Александр снова порозовел, наморщил лоб, но не нашелся, как ответить. За него это сделал Николай.
— Теперь там тоже их нет, Мари. Губернатор их убил. Перестрелял из револьвера.
— Однако! — потрясенно воскликнул Воронцов.
— Генерал Дюгамель кажется, за это дело наградил вас знаком кордену Святой Анны4-й степени? И оставьте уже эти высочества. Мы здесь по-простому.
— Да, Николай Александрович, — признался я. — За это. Хотя я не вижу в этом ничего героического. Я спасал жизнь. Себе и своим спутникам.
— Как мило, быть таким скромным, — саркастично протянула Жуковская. — Чего не сделаешь с перепугу…
— Что за револьвер у вас был, Герман? — заинтересовался, не обратив внимания на Сашеньку, Барятинский. — Обожаю хорошее оружие!
— Бюмон-Адамс, Ваша Светлость.
— Ай, да бросьте вы это, — поморщился поручик. — Какая я вам светлость. Давайте уж, как все тут, зовите Володей.
Я кинул и поднял бокал с вином в салюте.
— А револьвер — замечательный. Прекрасная механика. Жаль, вы не захватили его в Петербург.
— Отчего же не захватил? — удивился я. — Я с тех пор всюду таскаю его с собой. Он и сейчас… У ваших конвойных казаков, Николай Александрович.
— Вы что же? И к цесаревичу с оружием? — вскинулся Вово.
— На меня было два покушения, князь, — хмыкнул я. — И оба раза пистоль спас мне жизнь. Почему бы не оказать господину Адамсу честь, и не взять его творение с собой?
Никса засмеялся, и остальные охотно подхватили с разной степенью энтузиазма. Но уж прорезающийся бас Великого Князя Александра Александровича различался очень хорошо.
