— Не открывайте огонь! — закричал Лейбниц, который, опустив взгляд, увидел рассыпанный по земле красный фосфор.
Однако могавк их не слышал. Верёвка обвилась вокруг задних ног лошади, та обезумела. Всадник навёл пистолет на собаку. Лейбниц стремительно повернулся спиной к тому, что сейчас произойдёт. Увидев, что до товарищей несколько шагов, он развернул весёлку горизонтально, поднял её на уровень груди и побежал. Деревяшка ударила Даниеля под ключицы и заставила пятиться, пока жесткие ветки низко остриженной изгороди не уперлись ему чуть ниже ягодиц. Он успел увидеть, как из пистолета вырвалось пламя, затем небо вокруг него повернулось — птолемеева иллюзия, разумеется, потому что на самом деле он летел кубарем через изгородь. Даниель — и Ньютон — перекувырнулись на другую сторону и остались лежать ничком. Икры ему обжигало белое пламя, вставшее над изгородью, как рассвет.
Боб утратил способность различать высокие звуки, зато стал очень чуток к ударам и раскатам, которые слышал не ушами, а ступнями и рёбрами. Этими органами чувств он воспринимал конский топот, хлопанье дверей, пальбу и тому подобное. Пальбы он пока слышал мало. Копыта стучали за спиной: сзади нагоняла кавалерия вигов. Боб вёл роту по лугу к колючей изгороди, обрамляющей вершину холма. Как везде в поместье, она была острижена примерно до середины человеческого роста. Боб видел в этом военные приготовления: как раз из-за такого укрытия удобно стрелять, стоя на одном колене.
Три ограды, разделявшие примерно четверть мили более или менее открытого пространства, были сейчас между его солдатами и фермой на вершине холма, откуда, судя по всему, доносился лай. Боб видел, как рядом с домами показался и снова исчез экипаж, но не понял, что это значит, а потому оставил без внимания. Солдаты инстинктивно развернули строй параллельно следующей изгороди. Когда они сбавили шаг и забросили ружья за спину, чтобы через неё лезть, Боб кое-что услышал ступнями и крикнул: «Кавалерия! Меньше эскадрона. Гораздо меньше. Держать строй. Скачут из-за тех деревьев». Последнее было просто догадкой; Боб исходил из того, что до сих пор не видит всадников. Все солдаты разом повернулись: они слышали что-то, чего не слышал он. Боб вслед за ними устремил взгляд на рощицу в седловинке впереди и увидел конские ноги, озарённые янтарным светом раннего утра, бьющим сквозь черные стволы.
Через мгновение три всадника вылетели из-за рощицы и понеслись прямо на Боба. Они точно рассчитали время: выждали, пока пехота замедлит шаг, чтобы форсировать изгородь.
— Кругом! Спиной к изгороди! — приказал Боб.
Из-за того, что всадникам пришлось огибать лесок, они растянулись — тот, что скакал с краю, отстал. Средний — если глаза Боба не обманывали — был чёрный. Обгорел? Ружьё взорвалось в руках? Гадать было некогда. Боб вытащил палаш на случай, если придётся парировать сабельный удар сверху. Но ни один из всадников не обнажил оружие. Первый перескочил ограду очень близко от Боба, и тот чуть не упал — не потому, что его сбили с ног, а от головокружительного восхищения красотой лошади и мощью её движений. Чёрный человек прыгнул по другую сторону от Боба. В тот же миг верхушка холма озарилась, через мгновение раздался свистящий гул, затем череда ударов. Когда это произошло, третий всадник как раз послал лошадь в прыжок; та от испуга задела изгородь, неудачно приземлилась и сломала ногу.
Всадник упал отдельно от неё и быстро вскочил, отделавшись ушибами. Однако два взвода пехотинцев уже целили в него с расстояния настолько близкого, что, скомандуй Боб «пли!», изрешечённое тело опалило бы пороховым пламенем.
— Убери эту дрянь от моего носа и пристрели лошадь, — сказал молодчик ближайшему солдату.
Два других всадника — сперва чёрный, потом белый — развернулись посреди луга. Боб видел, что им наперехват скачут кавалеристы-виги.
— Джимми! Томба! — закричал тот, который упал с лошади. — Вперёд! Вы прорвётесь! Это несколько хлыщей на водовозных клячах, они не знают местности и не умеют драться!
Боб подозревал, что всё сказанное верно. Если бы Джимми и Томба по-прежнему мчали во весь опор, они, возможно, прорвали бы строй вигов, а с такого расстояния по скачущим людям солдаты могли и не попасть. Однако эти двое поступили иначе. Они обменялись взглядами и поехали к своему товарищу. Боб шагнул вперёд, лишь раз обернувшись — без всякой надобности — проверить, что на всех троих наведены ружья. Одно слово Боба — и грянут выстрелы. Все трое это знали, но не обращали внимания на Боба и вообще ни на кого. Белый всадник, подъехав, сказал:
— Не выёживайся, Дэнни. У нас в семье не принято драпать, бросив своих.
Теперь Боб узнал в Джимми и Дэнни своих племянников, которых не видел лет двадцать.
— Чтоб мне провалиться! — сказал он.
То было восклицание досады, но едва ли изумления. За последнее время он так навидался родственников, что утратил способность удивляться. Услышав возглас, они обернулись и тоже его узнали.
— А, чёрт! — ругнулся Дэнни.
— Я знал, дядя, что рано или поздно это случится, — Джимми печально и умудренно покачал головой, — если ты и дальше будешь путаться с законными властями.
— Вы его знаете? — спросил чёрный, встряхивая густой шапкой волос.
— Он наш дядя, чёрт бы его подрал, — отвечал Дэнни. — Надеюсь, ты доволен, Боб.
Сердце у Боба колотилось. Что-то очень похожее ощущали его ноги, потому что земля дрожала — конница неслась по лугу, предвкушая вожделенный случай срубить на всём скаку несколько голов. От такой ясной и близкой опасности Бобово оцепенение прошло. Он зашагал навстречу кавалеристам, подавая рукой знак остановиться. Капитану хватило ума сдержать атаку. Всадники натянули поводья и выстроились в линию, чтобы перекрыть пути для побега.
— Вы в самовольной отлучке из Собственного его, потом её, потом снова его королевского величества блекторрентского полка двадцать лет, — сказал Боб.
— Брось говниться! — отвечал Дэнни, но Джимми, спрыгнув с лошади, сказал:
— Это ты брось валять дурака, братец мой. Дядя Боб думает, что оказывает нам услугу, чтобы нас повесили, как дезертиров, а не четвертовали на Тайберн-кросс.
На Дэнни это произвело сильное впечатление.
— Здорово, дядя. Прости, что зазря обругал. Но как Джимми и Томба не бросили меня, так мы с Джимми не бросим Томбу, чтоб его потрошили в одиночестве, верно, Джимми? Джимми? Джимми? Шеймус Шафто, я с тобой говорю, башка стоеросовая!
— Да, наверное, — отозвался наконец Джимми, — но тяжеленько это: два, чёрт возьми, хороших поступка за две, чёрт возьми, минуты.
— У вас было на дурные поступки двадцать лет, — сказал Боб. — Две минуты вас не убьют.
— Как насчёт двух минут на Тайберне? — подал голос Дэнни.
У Боба стало такое лицо, что Томба расхохотался.
На памяти Даниеля Исаак ни разу не подал виду, что ему больно, пока сейчас они с Лейбницем не взяли его за обе руки и не поставили на ноги. Тут у Исаака сделалось изумлённое лицо, как будто он впервые в жизни испытал физический дискомфорт. Простонав: «О-о-о! A-а!», он зажмурился, скривился, наморщил лоб и замер так надолго, что Даниель заподозрил сердечный приступ с близким летальным исходом. Однако мало-помалу боль, видимо, ушла, и сознание Исаака вернуло себе контроль над нервами, идущими к лицевым мышцам. Теперь он мог принять то выражение, какое хотел: напускного безразличия.
— Это… — Он сделал паузу, чтобы глотнуть воздуха. — Пустяки. Мышцы… около рёбер… были не готовы… к вмешательству… барона фон Лейбница.
— У вас не сломано ребро? — спросил Даниель.
— Я полагаю, что нет, — ответил Ньютон на одном длинном выдохе и тут же пожалел, что произнёс столько слов за раз, потому что теперь вынужден был сделать глубокий вдох. Лицо его снова перекосилось.
— Я схожу за каретой, чтобы вам не идти, — предложил Лейбниц. — Даниель, вы побудете с сэром Исааком?
Даниель остался с Ньютоном, а Лейбниц, который из-за подагры и в лучшие-то времена ходил враскачку, отправился искать карету. Видимо, когда вершина холма взорвалась, лошади умчали без оглядки.
Собственно, «взорвалась» не совсем правильное слово, хотя событие и сопровождалось чередой мелких взрывов. Точнее сказать, вершина вспыхнула и сгорела очень быстро, как будто пожар, которому следовало растянуться на несколько часов, уложился в несколько секунд. В отличие от обычных трущоб, вокруг которых скапливаются отбросы, экскременты, зола, это место, хоть и вполне трущобное в своей бессистемности, было загажено исключительно химическими отходами, по большей части легковоспламеняющимися. Огонь, вызванный пистолетным выстрелом, бежал по засыпанной фосфором земле, пока не наткнулся на жилу: ручеёк фосфорной смеси, берущий начало у одного из котлов. По этому запалу он взбежал наверх и поджёг, а затем и взорвал одну или несколько исполинских медных реторт; взрыв, как порох на ружейной полке, воспламенил большой запас красного фосфора в бывшем амбаре. Амбар исчез с лица земли — не осталось даже обломков. Котлы превратились в оплавленные куски и лужицы меди, частью ещё не застывшие. От перемешанных костей, которые прежде были собакой, конём и всадником, поднимался дым. Всех троих испепелило на месте: своего рода дальнодействие, при котором жар от горящего амбара распространялся в пространстве, как тяготение. Подобно свету, он двигался по прямой. По этой-то причине Ньютон, Лейбниц и Уотерхауз были по-прежнему живы: перекувырнувшись через изгородь, они остались лежать в её тени, вне досягаемости палящих лучей. Сторона изгороди, обращённая к амбару, теперь являла собой стерильный каменный остов с торчащими из него угольными сталагмитами. Противоположная сторона, всего в нескольких дюймах от неё, не изменилась.
