Intelligence», «проблемы поиска и связи с внеземными цивилизациями». И главный спор, если отбросить массу технических деталей, шёл вот о чём: «одиноки мы во Вселенной, или нет?» Советский математик и астроном Шкловский чисто математически доказывал, что такого быть не может, потому что не может быть никогда — доказал и изложил свои взгляды в доступном для широкой публики виде книги «Вселенная. Жизнь. Разум» году, кажется, в шестьдесят пятом — может, кто-то помнит эту тёмно-синюю книгу большого формата с названием золотым тиснением и схематическим изображением Земли?
А вот Станислав Лем, да и не он один, возражал математику: «Ничего подобного! Мы одиноки! Потому что если прав Шкловский — почему к нам до сих пор никто не прилетел, или хотя бы не прислал сообщение, которое так упорно искали по всему миру антенны программы SETI?»
Я говорил, что оказался на ином витке развития цивилизации? На самом деле, различия куда глубже, куда фундаментальнее. Здесь Лем получил ответ на свой некогда роковой для приверженцев теории Шкловского вопрос. И человечество совершенно точно знает, что оно не одиноко в Космосе, что братья по разуму уже посещали нашу зелёную планету и её окрестности. И не просто посещали — оставили следы, и даже более того, подсказку, как однажды выйти на ту дорогу, по которой они явились сюда — и по которой, надо полагать, покинули третью планету ничем не примечательной жёлтой звезды на расстоянии в семи с половиной-восьми с половиной килопарсек от центра галактики Млечный Путь, в незаметном (по галактическим меркам, разумеется) спиральном Рукаве Ориона, между крупными рукавами Персея и Стрельца на расстоянии полутора-двух килопарсека от обоих. Покинули, оставив, как справедливо заметил однажды парализованный гений Стивен Хокинг, обитателям этой самой планетки шанс однажды постичь Вселенную…
Кстати, вот вопрос: действует ли здесь программа SETI? В «той, другой» реальности НАСА подгребло её под себя в самом начале семидесятых, но уже к середине девяностых правительство разочаровалось в проекте и перестало выделять на него средства, вынудив немногих оставшихся верными идее энтузиастов искать спонсоров на стороне. А как здесь? С одной стороны, ответ на самый главный, самый фундаментальный вопрос уже получен. Но с другой — в ближней перспективе у человечества маячит куда более верный способ связаться с братьями по разуму, нежели частоколы космических антенн, десятилетиями вслушивающихся в «белый шум» небосвода, да отправляемые в никуда кодированные сообщения, ответ на которые даже теоретически может прийти не раньше, чем через полсотни тысяч лет.
…нет, в самом деле, надо бы этот момент прояснить, и поскорее. Интересно же…
Такие примерно мысли одолевали меня, пока я валялся в медчасти Центра Подготовки. Чего только не придумаешь от безделья, когда листать учебники нет уже мочи, да и лечащий врач косится на книгу в твоих руках без всякого энтузиазма. А о телевизоре и вовсе слушать не желает: «Вы бы поберегли себя, молодой человек — сотрясение мозга дело серьёзное, вполне может сказаться и на зрении — а вам это нужно с вашей-то будущей специальностью? Радио вон, лучше слушайте, или в шахматы поиграйте с соседом по палате, здоровее будете…»
Как я попал на больничную койку? Этот приём высшего пилотажа называется «посадка с не полностью выпущенным шасси» и выполняется на самолёте Як-18Т на вспомогательную ВПП космодрома (мы с ребятами в шутку называем его «батутодром») «Королёв», откуда совершают полёты наши учебные пташки. И надо было случиться такому, что в первом же (в первом, Карл!) самостоятельном полёте у моего «лимузина» не вышла правая стойка шасси… дальнейшее, думаю, легко дорисует ваше воображение. Я сделал «коробочку» над полосой и, следуя указаниям диспетчера (отдаваемым несколько взвинченным тоном) пошёл на посадку. Вообще-то в подобных случаях машину обычно сажают «на брюхо» на специальной грунтовой полосе — но сейчас это было невозможно, потому что дело не ограничилось невышедшей правой стойкой — при попытке убрать две другие, левая осталась в выпущенном состоянии, следовательно, выбора у меня не было. В
принципе ничего такого уж экстраординарного в этом не было — да, нештатная ситуация, да чревато аварией, но ведь и не такое случается. Я аккуратно притёр машину к полосе, покрылся холодным потом, ощутив мягкий толчок, с которым два (два, а не три!) колеса коснулись бетона, и долго катился, с замиранием ожидая, когда машина сбросит скорость и опустит крыло. Здесь по моим прогнозам из-под плоскости должны были посыпаться фонтаны искр, и самолёт, редко вильнув в сторону, сделает пол-оборота и застынет на месте. А я… я переведу дух, распахну дверку кабины (на этих машинах она открывается вбок, как на автомобилях или знаменитых американских «Эркобрах») и, выдержав театральную паузу выйду на крыло.
Как бы не так! Крыло, едва прикоснувшись к серому бетону, отлетело в сторону, словно некий злобный диверсант заранее шкрябал всю ночь перед полётом ножовкой, подпиливая двутавровую дюралевую балку, называемую «передний лонжерон центроплана» и предвкушая, как он угробит мою в чём-то провинившуюся перед ним тушку. После чего, натурально, сыплет песок в шарниры стоек шасси — чтоб уж наверняка, чтобы не оставить мне ни единого шанса. И добился-таки своего, злыдень: лишившись опоры на одно крыло, ДОСААФовский «лимузин» перевернулся, теряя вторую плоскость и закувыркался, сначала по полосе, а потом и по поросшей жёсткой выцветшей травой земле за её пределами — и, наконец, замер. Как там ничего не воспламенилось, не взорвалось, и как я сам ухитрился отделаться десятком-другим ушибов, рассечённой кожей на лбу (море кровищи и никакой опасности для здоровья), двумя треснувшими рёбрами и пресловутым сотрясом — об этом знают, наверное, лишь те непостижимые силы, что устроили моё попаданство. Набежавшие аэродромные техники, извлекавшие меня из смятой груды дюралевого хлама, в которую превратился самолётик, только головами качали: «ну ты, парень, в рубашке родился…»
Что-то паранойя у меня разыгралась, а это тоже не есть хорошо. Полученные травмы на деле, оказались не столь уж и серьёзны — врач, осмотревший меня прямо на месте происшествия, объявил, что в морг меня везти рано, да и в Бурденко или Склиф тоже, пожалуй, не стоит, вполне можно обойтись и местной медициной, тем более, что в Центре подготовки она очень даже на высоте. В результате, я который уже день валяюсь на койке, и стараюсь убедить себя, что, последствия для моего неокрепшего организма не заставят медкомиссию завернуть меня перед отправкой на «Гагарин» — до которой, между прочим, осталось всего ничего, меньше двух месяцев. Эти вредители в белых халатах могут, от них приходится ожидать любой, самой
