Любить надо просто – как и умирать. Я умер, Амикла!
Хайре!
Белый потолок, холодный камень, ледяная сырость подземелья.
Давит...
– И все-таки придется жить, Диомед!
Седые виски, на гладком, без примет возраста лице – старые, словно Вечность, глаза.
– Смерть – не спасение, мальчик! Смерть – еще худшая боль...
Я почему-то не удивляюсь. Ни тому, что Протесилай Филакский здесь, ни тому, как он говорит, ни тому – что...
– Умереть – это навсегда. Даже если ты сможешь вернуться – это будешь уже не ты. Смерть – плен. Что тебе делать в плену, Тидид?
– А здесь? – спрашиваю, с трудом разлепляя непослушные губы. – Что делать мне здесь, Чужедушец? Я проиграл. И мы проиграли.
Иолай Копейщик качает головой, и мне вновь кажется, что он стар, старше всех, кто еще живет на нашей земле.
– Пока живы – нет! Я мог бы сказать, что ты нужен другим, Тидид, но я скажу иначе. Ты нужен себе самому. Иногда приходится жить не только за себя, но и за тех, кого уже нет...
Никогда не думал, что так трудно приподняться, опереться на локоть, вдохнуть полной грудью жаркий летний воздух.
– Может быть, ты и прав, Ификлид! Но если ты тут, значит, я нужен тебе?
– Нам, – холодно, без улыбки, бросает он. – Мы ждали грозу. Гроза пришла. Ты нужен.
Все-таки я сумел встать. Встать, накинуть фарос, подойти к окну. Вместо яблоневого цвета – зеленая завязь, на белесом жарком небе – беспощадный сияющий Лик...
– Агамемнон объявил войну Трое. Гекатомба началась, Диомед!
И вновь я не удивляюсь, откуда Чужедушец знает о Гекатомбе. Знает! И о ней, и обо мне, и о всех нас.
– Отец думал, что Гекатомба – это очистка Геи от полукровок, от всех, в ком есть хоть капля ИХ крови, – не оборачиваясь, отвечаю я. – И мама так думала. Но все страшнее, Ификлид! ИМ нужна не только наша кровь!..
– Знаю... – тихо откликается он.
– Им нужны жизни тысяч и тысяч, чтобы вымостить дорогу на Восток, чтобы их кровью подпитать новые Грибницы...
– Знаю...
– Для дураков на площадях и в харчевнях – это месть за Елену. Для Агамемнона – завоевание Великого Царства. А для них – Великое Заклание. Овец заперли в загоне, затем открыли калитку, позвали мясника...
– Мы не овцы, Диомед! Мы – люди!
Повернулся, заставил себя взглянуть в его глаза...
На меня смотрела Вечность.
– Есть такой человек, Паламед Эвбеец. Он думает...
– Он так не думает! – резко перебил Иолай. – Он так говорит! Для тебя. И для других, кто поумнее. Но он прав, и те, кто послал его, тоже правы. Это не наша война, это ИХ война, но у нас есть только один выход – победить. Тогда еще есть надежда. Тогда посмотрим, кто кого. Мы не овцы, мы – люди! Слабого судьба тащит на веревке, того, кто сильнее – за руку ведет...
– ...А самый сильный сам судьбой становится! – кивнул я. – Так говорил Геракл!
– Да, так говорил Геракл...
Вечность глядела мне в глаза. Я вздохнул и вдруг понял – жив! Я жив. Все еще. Снова. Жив!
– Кто ты, Чужедушец?
Он улыбнулся – впервые за весь разговор. Улыбнулся, покачал головой.
– Убей гидру, мальчик! Убей!
* * *
– Я, Диомед, сын Тидея, ванакт Аргоса, Арголиды, и всей Ахайи, повелитель Тиринфа, Трезен, Лерны, Гермионы, Азины, Эйона, Эпидавра, Масеты, Эгины Апийской и Калидона, заявляю вам, моим верноподданным, что с сего дня держава наша вместе с союзниками и друзьями нашими поднимает меч на вероломного Приама, именующего себя ванактом Трои, и будет вести войну на земле и на море, покуда враг не сдастся на милость нашу или не погибнет. И не пожалеем мы жизни нашей, и добра нашего ради победы над врагами. Да помогут нам боги Олимпийские, что землей нашей владеют, и да будет жить наш Аргос вечно, вековечно! Я же клянусь вам, что не положу оружия, покуда последний враг не будет повержен. К оружию, аргивяне! К оружию, мой народ! К оружию!
* * *
Время табличек кончилось, настал час гонцов. Конские копыта отбивают дробь, стучат обитые медью сандалии. Скорее, скорее! Война не ждет!
Золотой панцирь, сияющий шлем, неровная сбивающаяся речь. Хризосакос-хеттийец. Как теперь говорят – варвар.
– Диомед! Агамемнон спрашивает, когда посылать отряды на острова. Агамемнон спрашивает, когда лучше отплывать главному войску. Агамемнон спрашивает, хватит ли восьмисот кораблей. Агамемнон спрашивает, начинать ли с Трои.
Война! И мы уже не препираемся о том, кто из нас Ахейский ванакт. Потом разберемся – в Трое. Или там, где тлеют бледные асфодели.
Гонец ждет, ждет свежий конь у дворцовой коновязи. Надо отвечать.
– Передай Агамемнону: сейчас, весной, после штормов, нужна тысяча, начинать не с Трои – с моря. Повтори!
Повторил, кивнул, повернулся. Простучали по лестнице бронзовые сандалии.
Атрид – первый воевода. Я – второй (не первый, ха!). Но именно мне составлять план. Даже не один – два плана: настоящий, для нас и... совсем как настоящий – для Приама. Война не ждет!
Вместо золота – серебро. Вместо меча – тяжелая палица.
– Ратуйся, ванакт! Ферсандр, басилей Фив и всей Виофии желает тепе здрафствовать и говорит: мы готовы. Шесть тысяч, тысяча конных. Нужны корапли.
– Передай – будут!
А рука уже тянется к кисточке. Маленькому Ферсандру нужны корабли. Сорок... Нет, больше – пятьдесят, и то, если по сто двадцать человек размещать. Хватит ли тысячи? Ой, не хватит! Даже с Идоменеевыми кораблями (пригодились!) – не хватит! А еще – высадка на острова, ведь война не ждет!
Высокий, в кожаном панцире, в легком, до бровей, шлеме.
– Радуйся, ванакт! Аякс сын Теламона говорит: мы готовы. Двенадцать кораблей, тысяча человек. Нет колесниц.
Небогато! Зато у бычелобого есть корабли, значит, именно его можно послать первым к Авлиде. Война не ждет!
– Э-э, койрат! Радуйся, койрат! Сто лет живи, койрат! Двести лет живи!
Меховая накидка, черная борода... Все ясно!
– Басилей Андремон говорит: радуйся, сынок! Басилей Фоас говорит: радуйся, брат Диомед! Заварушка у вас, говорят. Поможем, говорят. Сорок кораблей пошлем, говорят. Только объясни нам, кто такая Елена, и почему из-за нее такая заварушка, говорят. Почему из-за какой-то женщины, понимаешь, такая война случилась?
Да-а-а! Вот и объясняй! А война не ждет!
Дорогой плащ, золотая фибула, цепкий острый взгляд... Да мы уже, кажется, встречались! Только не здесь – в Калидоне.
– Радуйся, ванакт! От Одиссея, басилея Итаки...
Любимчик? Жив!
На дорогом папирусе – неровные кривые строчки. Сам, небось, писал, грамотей! Это тебе, Лаэртид, не из лука стрелять!
«Радуйся, Диомед! Я дома, на Итаке. Пенелопа родила мальчика. Рыжего! Гуляем...»
Все еще ничего не понимая, я взглянул на невозмутимого посланца. Как же так? Ведь Одиссей в Трое, схвачен, в темнице!
