Из четырех подводных лодок уничтожено две. Англичане также сообщали, что один из корветов охранения был торпедирован шестовой миной мористее порта, но успел расстрелять похожее на блокадопрорыватель судно, занимавшееся спуском подводных лодок. По крайней мере, у него были разбиты гребные колеса, отмечались пожары. Дальнейшие поиски в этом районе результатов не дали. Правда, кое-кого англичане подняли из воды.
Газеты требовали показательного расстрела военных преступников — поджог города вполне сойдет за бомбардировку, а бомбардировать порт без установления блокады и официального предупреждения — против правил, установленных сильнейшим флотом мира!
Но — залп не прозвучал. Зато перед ост-индскими базами Ройял Нэви начали устраивать заграждения из сетей, пока — простых, рыбацких. И вот — до затаившего дыхание Чарлстона доходит короткий список. В море подобрано пять человек, захвачен один из пилотов подводных лодок. Один — русский… Офицеров нет.
Грейс даже не плачет. Просто тычется в плечо и воет. Тихо, страшно. Словно и не человек вовсе. Пришлось отстранить. Отвесить оплеуху. Потом для равновесия — вторую. Третью — оттого, что первые две хорошо пошли…
— Дура! У них были шлюпки! Они уже раз выплыли на кубинский берег — может быть, на этот раз добрались до Санто-Доминго. Ты их знаешь! Да они по-индейски,[12] из чистой вредности… Чтоб мы тут даром ревели!
— Но ты…
— Я тоже дура! Не могла разобраться, кого люблю…
А потом были дни, уже не пустые. Была Грейс. Была миссис Ханли — вот уже год как неугомонный изобретатель отдал руку и тот кусочек сердца, что не занят подводными лодками. Были жены и женщины матросов. И она повторяла, уже спокойно:
— Они вернутся. Я это знаю. И не поверю в другое, пока не увижу могил.
Говорила — и верила себе. После того как вышел второй срок — запас хода, самого экономического. После того как вышел запас пищи и воды. После того как жены и невесты героев Кингстонского похода надели траур. Она радовалась каждой непонятной вражеской потере. Пропал монитор — значит, потоплен, а не залит через технический люк в дурную погоду. Исчез британский фрегат — это Алексеев, а не проделки Великого Кракена и не дурная погода.
Непонятный взрыв сотряс набитый десятью тысячами тонн северного зерна «Грейт Истерн» — никак не самовозгорание, а шестовая мина с подводной лодки…
Каждый день, с самого утра, Берта Вебер-ла-Уэрта шла в гавань. Короткий вздох: «не сегодня». Потом — ноги несут в контору, где «мисс Ла» работает и учится.
С ней пыталась говорить мать. С ней пыталась говорить Люси Пикенс!
— Берта, не стоит так ждать человека, которому ты сказала «нет».
— Откуда вы знаете? Слухи врут. Я сказала «да»… и второго жениха терять не намерена!
Потом в Гааге был подписан договор, вернулся из Виргинии старший брат… Берта передала снова обратившийся в семейное дело завод в крепкие и надежные руки. В доме хозяйничала старшая невестка… Девушку в сером это не интересовало. Так же, как и мир, вспыхнувший яркими цветами новых нарядов. Она имела право носить звезды — и наряд тоже менять не стала. Только теперь, явившись к причалам с утра, торчала в порту до вечера. За спиной ворчала Эванджелина. Обед — достойный леди и миллионерши, родня акциями не обидела — приносили горячим, на водяной бане. «Военное лицо Юга» упрямо глядело на восток, в сторону моря… Любопытные иностранцы стали стекаться, глазеть на городскую диковинку. Временами к небу взлетали облачка сгорающего магния — но на вспышки фотокамер девушка в сером обращала не больше внимания, чем некогда — на разрывы северных бомб. Фотографии запечатлели прекрасный печальный образ, так и не испорченный старостью — Берта не дожила двух лет до тридцатилетия.
А потом на острове Моррис — дорогую городскую землю практичные американцы пожалели — встал небольшой памятник, у которого охотно фотографировались туристы и к которому непременно приносили свежие цветы моряки с русских крейсеров-стационеров…
Здесь обязан быть разрыв страницы, причем такой, чтобы нельзя было прочитать дальнейшее, не перелистнув страницы.
Так — не было.
Потому что так быть — не могло.
Потому что бог все-таки помогает правым!
Итак, Берта день-деньской, явившись к причалам с утра, торчит в порту до вечера. «Военное лицо Юга»… Любопытные иностранцы стекаются поглазеть на городскую диковинку.
Две недели. Какой-то щелкопер отправил душещипательный репортаж в сентиментальный Северогерманский союз… там всласть порыдают, уплатив за газету добрые пфенниги. Почему нет?
На пятнадцатый день после того, как Чарлстон узнал об окончании войны — для Юга, несомненно, победоносной, раз он сохранил свободу, — она задержалась в порту чуть позже обычного — до самого заката. Как раз достаточно, чтобы увидеть, как, растопырив крыльями бабочки косые паруса, что заменили в долгом рейде разбитую машину, в гавань Чарлстона бесшумно влетает «Гаврило Олексич» с тремя «Ныряльщиками», висящими вдоль бортов на шлюпбалках. На всех шестнадцати узлах! Звонко ахает единственная восьмифунтовка — для салютов ее и ставили! — и сонная, мирная батарея Грегга отвечает воскресшим героям!
На причале, словно по мановению волшебной палочки, возник оркестр, взревела медь — да, медь, и яркая! — начищенных труб, и над волнами понеслась мелодия «Боже, царя храни» со словами гимна Конфедерации, уже поправленного, звучащего не мольбой о победе, а благодарственным гимном:
Волей Твоей — Правда сильней!
Шли миллионы на нас в смертный бой!
Но флаги пали их!
Орды бежали их!
Чести высокой знак — что мы с Тобой!
Чести высокой знак — что мы с Тобой!
Вот с борта брошены швартовы, подан трап. И Евгений Алексеев — живой, хоть и осунувшийся от трудной боевой работы и половинных рационов, сходит с корабля, как и положено командиру соединения, предпоследним. Улыбается.
— Мисс ла Уэрта? Счастлив вас видеть. Прошу меня простить за былое — четыре месяца назад я был мальчишкой, — сообщил весело, — да и теперь не вполне повзрослел. Но как-то сообразил, что у умной взрослой девушки есть множество интересов, отличных от моих, и понять, как был глуп, комичен и самонадеян. Тем не менее вы нас встречаете… Значит, мое общество вам по-прежнему приятно или хотя бы полезно. Мы, как прежде, друзья?
— Друзья? — переспросила Берта. — Можно и так сказать. Видишь ли, я почти три месяца была твоей вдовой. И кто я получаюсь теперь?
Лейтенант ла Уэрта прищурилась. Хитро-хитро, довольно-довольно. Словно выиграла главное свое сражение. Хотя противник, вот вредина, совершенно не сопротивлялся!
