Летели недалеко, недолго — по тому, как вертолет стал снижать скорость, как изменился тон работы двигателя, казаки поняли, что вертолет готовится идти на посадку. В конце концов — они сами слишком часто готовились к высадке, в таком же вот дребезжащем вертолете, часто слышали это… но никогда не сидели на полу под дулами автоматов.
Певцов, сидевший ближе всего к одному из жолнеров и ближе всего к пилотской кабине, скосил взгляд на Петрова. Тот закашлялся…
— Силенсе! Песьи сыны![105]
Жолнер не упустил на сей раз возможности поддеть казака тяжелым ботинком
Вариантов было два… либо сейчас, либо когда будут выводить. Сейчас… начнут стрелять в вертолете или не рискнут, побоятся? А если когда будут выводить… надо упасть… да, надо упасть… Соболь сделает. Получится или нет… все равно уже.
Вертолет приземлялся… уже приземлился, когда жолнеры вдруг забеспокоились, один обернулся, посмотрел в иллюминаторы…
— Ко то ест?[106]
— Цо трапелось?[107] — нервно спросил командир
— Проблем, пан коммандер![108]
Командир резко встал со своего места, сунулся к иллюминатору, наступая на ноги казакам — сбить его с ног проблемы не было… резко кашлянул Соболь… Певец обернулся… вертолет уже сел, несущий винт крутился по инерции замедляя ход… Соболь отрицательно покачал головой, но никто из жолнеров на это не обратил внимания, все их внимание было поглощено тем, что происходило за бортом вертолета.
Тишину распороли две очереди, одна за другой. На звук — не привычные Калашниковы, что-то другое
— Стржелац![109]
Замысловато выругавшись по-польски, командир группы отодвинул в сторону люк десантного отсека — в этот момент раздались новые выстрелы.
— Там козаки! — крикнул кто-то
— Замкни!
Боитесь…
Командир группы достал рацию, начал что-то панически запрашивать, не соблюдая даже видимости дисциплины связи. Потом обернулся.
— Сигнач тржи! Шибко![110]
Приказ начали выполнять те, кто находился в глубине салона вертолета, потому то и взяли они тех, кто ближе к ним. Троих казаков одного за другим вытолкали из салона вертолета, в нем остались всего три жолнера, да и то один смотрел не на казаков, а в иллюминатор десантного отсека. Там и впрямь происходило что-то неладное.
Где-то далеко взревел двигатель, горохом сыпанули автоматные очереди, стреляли неприцельно, заполошно…
— Козаки! Ходз ту![111] заполошно крикнул кто-то у распахнутого настежь десантного отсека, и в этот момент Соболь бросился на ближайшего жолнера.
Соболь был сибирским старовером — и напал страшно, с каким-то медвежьим рыком и воем он. со связанными руками навалился на жолнера, молодого еще пацана, сбил его со скамейки и вцепился в лицо зубами. Раздался визг… похожий на заячий…
Рванулся вперед и Певец… второй жолнер успел поднять автомат и выстрелить Соболю в спину, но больше он ничего сделать не успел. Певец сбил его с сидения, навалился всем телом, пытаясь бить коленом. Перед лицом у него почему-то оказалось ухо… грязное и он вцепился в него зубами со всей свирепой силой, с какой только был способен. Его враг завизжал, в рот хлынуло горячее, соленое… а он грыз и грыз это проклятое ухо, как будто мог тем самым освободиться, освободить своих, поднять в воздух этот проклятый вертолет…
На последнего жолнера напали сразу двое, и им же первыми удалось высвободить руки — придурок носил за поясом охотничий кинжал. Высвободившись, один рванул из кобуры третьего пистолет, схватить автомат он уже не успевал… один из тех, кто покинул десантный отсек машины, сунулся обратно — и отлетел, получив пулю в лицо. Второй рухнул за пулемет, чей ствол грозно торчал из блистера, и про который жолнеры забыли.
А напрасно…
Пулемет застучал, оглушил, сыпанул гильзами и звеньями ленты в салон, запахло пороховыми газами. Двое жолнеров оказались на пути свинцовой струи, и их буквально перерезало пополам пулеметной очередью почти в упор. Командир жолнеров, понимая что ничего другого сделать не успевает, дважды выстрелил в спину одному из пленных казаков, которых они вытащили из вертолета, прицелился во второго — и рухнул, получив автоматную очередь в спину…
Один из казаков, вооружившийся пистолетом, подбежал к пилотской кабине, которая не была отделена от десантного отсека перегородкой, ткнул стволом в затылок второго пилота, который лихорадочно пытался отстегнуться от кресла, чтобы сбежать.
— Двигатели на взлетный режим, с. а!
— Не розумию, пан! — крикнул поляк
— Все ты разумеешь! Двигатели на взлет, убью!
В салоне тарахтел пулемет, стегая свинцовыми плетями залегших, перебегающих, пытающихся вести огонь жолнеров. Еще один пулемет один из казаков лихорадочно отсоединял от турели, чтобы бить в ту же сторону через сдвинутую в сторону дверь десантного отсека.
Большой несущий винт крутился все быстрее…
Автомашина остановилась в нескольких шагах от вертолета…
— Сотник! Там Велехов! — крикнул кто-то.
— Помогите ему!
Сотник, теряя сознание, не вышел, а вывалился из машины…
— Пошел, бастард! Пошел!
Один из казаков бежал навстречу машине, в руках у него был богемский автомат.
— Я Комаровский! — крикнул граф Ежи, опасаясь, что в горячке влепят по нему…
— А это кто? — заорал подбежавший казак
— Это генерал Змиевский! Его надо доставить в штаб!
Из кузова машины ударила автоматическая винтовка — раз, затем еще раз. И казак, и граф Ежи упали, высвободившись, Змиевский бросился прочь, навстречу наступающей жолнерской цепи.
— Стреляйте по ним!!!
Из десантного отсека вертолета басовито, солидно ударил второй пулемет — один из казаков, который еще оставался жив, подтащил его, и большой короб на двести пятьдесят патронов и открыл огонь с рук. Свинцовая плеть жиганула по ногам Змиевского и он упал, не пробежав и двадцати метров, ударила по машине, выбивая искры из кузова. Потом пулемет перенес огонь на цепь жолнеров, заставляя ее залечь.
Граф Комаровский попытался ползти — но не к вертолету, а туда, где в поле лежал его враг. Рядом лежал автомат, он подцепил его за ремень, и поволок за собой…
— Андрюху ранили! — заорал кто-то рядом.
Он продолжал ползти, не чувствуя ног. Для себя он решил — если и придется умереть, то он умрет, забрав с собой на тот свет убийцу отца. Потому что не должна такая мразь жить на свете. Несправедливо это будет.
Кто-то подбежал и не нему
