— Вы, может быть, не поверите, но у нас самые разносторонние интересы, — сказал Пушкин. — Итак… Вы, помимо торговых дел, известны еще и ученостью настолько, что ваше имя неизменно употребляется в сочетании с почетным титулом «мирза»…
— Это не преступление.
— Ну разумеется, — сказал Пушкин. — Просто события обернулись так, что мне необходимы ваши консультации по делам, в коих вы разбираетесь лучше моего…
— Рад был бы вам помочь при других обстоятельствах. Но я уезжаю, быть может уже сегодня вечером…
— Вот этот-то факт и заставил меня буквально на ходу изменить направление беседы, — сказал Пушкин. — Поскольку ваше желание немедленно покинуть Петербург выглядит более чем странно. Не прошло и недели, как вы изволили прибыть. Деловые переговоры с вашими здешними российскими сокомпаньонцами только начаты, ваш ювелирный товар — большая партия, сулящая немалую прибыль, не продана вообще… Какой купец станет вдруг собираться домой, не закончив выгодного дела?
— Я получил неприятные известия из дома. Дела требуют моего присутствия.
— Через кого? После вашего приезда сюда в Петербург не прибывал ни один персидский подданный… Я проверил.
Мирза Фируз был невозмутим:
— Срочный отъезд — опять-таки не преступление. Ничего противозаконного ни я, ни мои люди не совершали, неоплаченных долгов за мной нет…
Пушкин, не сводя с него глаз, спросил с небрежностью:
— Это правда, что суфийское братство, с которым вы поддерживаете самые тесные связи, занимается вот уже несколько сотен лет охотой за нечистой силой?
«Самое печальное, что мы узнаем такие вещи случайно, — подумал он. — Бродим в потемках, а потом случайный человек, сам не понимая, что выдает, рассказывает о наших персидских собратьях по ремеслу, которые старше нас лет на четыреста…»
— Молодой человек, — сказал мирза Фируз. — Странно слышать такие вещи от европейца. Вы всерьез? Ваше общество в текущем столетии отличается особым безбожием, просвещенностью, как вы это именуете, полнейшим отрицанием мистики и чертовщины… Тем более странно слышать это от вас, человека, несомненно, образованного и современного…
— Вы хотите сказать, что у вас ничего такого нет?
— Вы идете своим путем, а мы своим, — уклончиво ответил мирза Фируз. — Пусть уж так будет и далее… К чему вам восточные сказки?
Он сделал резкое движение, изменившись в лице, — пожалуй, можно было сказать, что ученый перс поражен. Разумеется, он прекрасно владел собой, но что-то его буквально выбило из колеи…
Проследив направление взгляда собеседника, Пушкин опустил глаза и взглянул на собственную руку. На перстень. Странные знаки четко рисовались в падавших из окна солнечных лучах.
— Вы знаете, что это такое, верно? — жадно спросил Пушкин, наклонившись вперед.
Перс, откинувшись на спинку кресла, на миг зажмурился и пробормотал что-то на родном языке. Пушкину показалось, что в этих словах звучали удивление и даже боль…
— Сударь, — произнес мирза Фируз с нескрываемым волнением. — Есть что-то, за что вы отдали бы этот перстень?
— Не хватит и всего золота мира… — сказал Пушкин. — У меня мало времени. Я пришел к вам, чтобы кое-что узнать… а теперь еще и расспросить о том, что это за перстень. Некогда лукавить, играть в хитрые словесные подступы… Да, я не знаю, что это за кольцо, но что оно непростое, уже успел понять… А вот вы знаете гораздо больше меня, это видно по вашему лицу… Вы мне все и расскажете.
— Почему вы так решили?
— Я повторяю, у меня нет времени, — сказал Пушкин. — Давайте оставим недомолвки. Это мерзко — то, что я собираюсь сделать, это против чести, но… Нет другого выхода. Вы не можете уехать отсюда, не получив соответствующей подорожной… а ведь получить ее будет трудновато, если мы захотим обратного. Вы не похожи на обычного, классического торговца, мирза. Вы более соответствуете той категории людей, которую принято именовать шпионами. Отсюда мы и будем плясать. Разумеется, по прошествии достаточно долгого времени может оказаться, что вы ни в чем подобном не замешаны… Но времени пройдет очень уж много, а репутация ваша будет безвозвратно погублена, что скажется на торговле вашей самым роковым образом: вы ведь не только книжник, это вторично, но и серьезный купец… Я не шучу. Я настроен решительно. Мои люди у входа в гостиницу, и им ничего не стоит кликнуть жандармов… И ничего уже нельзя будет остановить.
— Вы понимаете, насколько это мерзко — то, что вы намереваетесь сделать?
— Увы, — сказал Пушкин. — Превосходно представляю, и все внутри меня вопит от презрения к себе… Но я сейчас не дворянин, не благородный человек — я чиновник, озабоченный скорейшим отысканием истины. То, с чем я к вам пришел, невероятно важно для меня… и не только для меня. Поэтому я пойду на все, как бы подло это ни выглядело, как бы мерзко ни смотрелось… Обдумайте все, мирза, человеку с вашим острым умом много времени не понадобится. Я же не прошу у вас выдавать ваши секреты — мне нужен совет и объяснение… Так как же? Или послать за жандармами?
Он демонстративно вынул брегет и следил за секундной стрелкой. Когда она описала полный круг, поднял глаза:
— Надумали что-нибудь?
— У вас лицо человека, который не преминет осуществить свою угрозу…
— Будьте уверены. Человек, у которого нет выбора, обычно решителен и безжалостен…
— Странный вы юноша, — сказал мирза Фируз, по-прежнему не сводя глаз с перстня. — И большая удача для вас, что вы ухитрились меня заинтересовать… Только не думайте, что я испугался ваших угроз. Тут другое… Откуда у вас это кольцо?
— Приобрел по чистой случайности, — сказал Пушкин. — И успел подметить, что отчего-то его опасаются оживающие под заклинания чернокнижников статуи… быть может, у него есть и другие достоинства? Вы ведь знаете это кольцо, вы от него не можете глаз отвести… Полное впечатление, что вы, не моргнув глазом, велели бы вашим слугам меня зарезать ради него, невзирая на последствия… но вы же знаете, что его нельзя отобрать силой… Верно?
— Воистину, мир перевернулся, — сказал перс. — Что с вами происходит?
— Со мной?
— С вами, европейцами…. но, пожалуй что, и с вами. Вы ведете себя в совершеннейшем противоречии с привычками и традициями вашего атеистического, «просвещенного» века…
— Потому что насмотрелся вдосталь многого, что эти традиции и привычки опровергает напрочь, — сказал Пушкин. — Избавьте меня от более подробных разъяснений, я не вправе…
— Неужели вы хотите сказать, что и у вас существует служба… — на его лице появилось крайнее изумление.
