Он, что, не знает что творит, или ему просто плевать, или у него какие-то дальние планы?!
— О чём ты, боярич? Ни какого худа я не сотворил. Ну, поговорил со вдовицей ласково.
— О чём?! О «Церковном Уставе князя Ярослава Владимировича»! Сказано: «Аще же девка блядеть или дитяти добудеть у отца, у матери или вдовою, обличившее, пояти ю в дом церковный».
Ещё со времени Владимира Крестителя в ведение церкви были переданы различные богоугодные заведения: больницы, богадельни, приюты, странноприимные дома. Всё это называлось одним словом: «церковный дом». Владимир, а позднее — Ярослав Мудрый со своим митрополитом Илларионом — самым первым «русским раскольником», ибо был он «из русин», воспроизводили «митрополиту и епископом те суды, что писаны в правилех, в Номоканонах». То есть, следовали византийским образцам в этой области. Однако перечисленные разновидности «церковных домов» на Руси распространения не получили — родовая система в «Святой Руси» была куда более мощной, чем у греков, функции социальной защиты, исполняемые в Византии церковью, на Руси реализовывались более привычными, светскими, родственными способами.
Ситуация изменилась после Батыева нашествия. Треть населения погибла, многие — перебрались на новые земли. Прежние родовые отношения ослабели. Не в этом ли причина явление, отмеченного Карамзиным: «большая часть наиболее прославленных русских монастырей основана во времена золотоордынского владычества»?
Пока же, в здешней практике, «церковный дом» означает, прежде всего, женский монастырь. Практически «обители невест христовых» превращаются в «исправительно-трудовые заведения для преступниц против нравственности». Точнее — против того, что под этим понимает «Устав Ярослава».
Видимо отсюда, из тюремно-каторжного значения термина «церковный дом» и возникла старинная русская идиома: «подвести под монастырь», используемая как во время действия «Устава», так и позднее — в 18, 19 и 20 веках.
«Устав» почти без изменений действовал до времён Петра Великого. При таком подходе волны разного рода «блудниц и развратниц» несколько раз в русской истории захлёстывали эти островки «смирения и благочестия».
Один из иностранцев, рассказывая о Москве в 1668 году, замечает: «У москвитян, у вельмож особенно, существует старая и очень подозрительная дружба и свобода сношений с монахинями. Оттого некоторые из них девицы лишь по названию, а на деле — бесчестные матери. Своих преступно зачатых и позорно рожденных детей они воспитывают так, чтобы, выросши, они обрекли себя затем на монашество…».
Монастырское заключение, как одна из разновидностей церковного наказания — епитимьи, может доходить до 14 лет. Этот срок применяется при связи женатого мужчины и замужней женщины. К женщине, естественно. Обычно, однако, сроки меньше. В зависимости от «преступления» и поведения «преступницы». Например, при добровольном соблюдении обета молчания или особо сурового поста, срок может быть сокращён. Родня может выкупить женщину («а ю род окупить») — взять за мзду на поруки. Часть наказания может реализовываться и под родительской крышей, например, запрет на посещение церкви, на причастие. Часто — пожизненный обет безбрачия. В отличии от обычных наказаний светских властей, епитимья может включать в себя и избиение женщины кнутом или плетью.
Такая система обеспечивает церковь, и, прежде всего, женские монастыри, непрерывным потоком дармовой рабочей силы для принудительного труда. Женщины оставались в монастырях вечными прислужницами, послушницами, изредка — инокинями. Ибо, и отбыв срок, не могли, часто, возвратиться в мир, где им — безмужним, бездетным — просто не было места.
Может, зря я так разозлился на храмовую прислужницу в Свято-Дивеевском? Может, это не её личное хамство, а традиция? Такая… исконно-посконная. Использование церковью женского рабского труда на Руси — это не просто так, а с «дедов-прадедов». Сам преподобный Серафим любил посылать женщин на земляные работы. Выкопанная по его приказу знаменитая «Канавка» вполне годится в качестве противотанкового рва.
Впрочем, вера окружающих в «божью благодать» позволяла этому «районированному накопителю» — Серафиму Саровскому проводить и более сложные манипуляции.
Между прочих инокинь, пребывающих в опекаемом им монастыре, была одна, именем Елена, по рождению своему происходящая из благородного сословия. Искренне уверовав в святость преподобного Серафима, состояла она в ближайших ученицах и помощницах его. Восхищение и воодушевление своё, производимое на неё величием духа преподобного, сумела она через письма передать и брату своему, коий пребывал небогатым помещиком в одной из северных наших губерний. Сей дворянин, непрерывно побуждаемой письмами любимой сестры своей, отправился в столицы, где и сыскал немалые успехи, радея за нужды преподобного и наставляемой им общины. Однажды сия инокиня явилась к преподобному Серафиму в слезах. Ибо получила она письмо от брата, в коем извещал он сестру свою о своей тяжкой болезни и неминуемой скорой смерти. Тогда наставник сих сестёр во Христе сказал ей:
— Нет, рано ему ещё. Он мне для дела нужен. Пойди и умри за него.
Сия Елена, услыхав слова наставника своего, пришла в крайнее волнение, ибо смерть пугала её чрезвычайно. Однако же долгая добрая отеческая беседа пастыря успокоила её душу. Тотчас пошла она в уединённую келью свою, где в тот же день и умерла. Брат же её чудесным образом немедля же выздоровел.
Женщина, рассказывавшая нам с женой эту историю, захлёбывалась от восторга и умиления при явлении сего «божьего чуда», произошедшего от молитвы преподобного Серафима Саровского. Мы же, при всём уважении и понимании необходимости лоббирования корпоративных интересов и перенаправления финансовых потоков, увидели здесь, прежде всего, преднамеренное убийство неповинной женщины. Неповинной ни в чём, кроме веры своей.
Я никак не могу оценить силу религиозных чувств той «юной вдовицы», которой поп подол задирал. Но если она от него «понесёт», то у неё впереди замаячит «церковный дом». Хочется думать, что мир разумен, и дело ограничится какой-нибудь лёгкой епитимьёй. Типа: отработать полгода в хозяйстве священника задарма. А может просто: попугает и простит. Для вербовки, в форме искреннего раскаивания, надёжного источника информации в данной общине?
Я уже говорил, что нормы сексуального поведения в «Святой Руси» весьма фрагментированы. И «подлые сословия» более следуют традициям, «как с дедов-прадедов заведено», а не законам. Но над всем этим разнообразием висит топор «Устава». Который в любой момент может быть применён к любому из нарушителей. Которые и составляют основную массу туземного населения.
