Ознакомительная версия.
– Тяжелый?
– Поди подними, – равнодушно ответил священник.
Лопухин поднялся, взялся за вытертое до блеска основание. Приподнял. На лбу надулись, выступили вены. Оторвал от земли. С трудом перехватил, чтобы можно было держать обеими руками. Тяжелая бронзовая болванка тянула к земле, пригибала.
Иван, чувствуя, как дрожат от напряжения руки, опустил, почти уронил язык на землю. Почва ощутимо дрогнула под ногами.
– Тяжелый…
– Некоторые и поднять не могут. – Поп глянул на Лопухина с некоторым уважением. – А я так почитай лет двадцать…
Священник вздохнул.
– Что лет двадцать? – Иван не понял.
– Хожу…
«Попик наполовину сумасшедший», – вспомнил Лопухин слова Болдина. Видимо, генерал был прав. Куда старику с такой бандурой таскаться?
– А с колоколом что случилось?
– Увезли. Скинули с маковки да увезли. Году в двадцатом. На переплавку. Для промышленных нужд, видать. – Священник покосился на Лопухина. – Я, собственно, не в обиде. Может, он пользу кому принес. Железку повесил, хоть и не по укладу, но все-таки… А вот церковь они зря спалить пытались. Вона как вышло… – Он кивнул в сторону деревни и вздохнул: – Глупо вышло.
– А вы тут… давно? – Иван зажмурился. У него начала кружиться голова. Перед глазами побежали черные мушки.
«Не стоило болванку тягать… Так и надорваться не долго…»
– Давно, – священник хмыкнул и повторил со значением: – Давно… Разные времена видел, лихие. – Он прислушался. Посмотрел на Ивана. – Ты запыхался совсем, молодец. Пойдем…
Монах поднялся и пошел куда-то за церковь. Лопухин двинулся следом.
На заднем дворе обнаружился большой ухоженный огород и огромный, вросший в землю колодец. Не колодец, а ворота в землю… Когда Иван подошел к нему, поп уже крутил массивный ворот. Поскрипывало дерево.
– А вы один тут живете? – поинтересовался Лопухин, опираясь на колодезный сруб.
– Один, – кивнул старик. – Кто ж еще тут жить станет?
– Большой огород…
– Я к работе привычный. – Он легко, без напряжения вытянул ведро. Поставил на край, качнул стенки, плеснула вода. Снял с крючка деревянную, видимо, вырезанную вручную плошку, наполнил водой, протянул Ивану. – Пей. Хорошая водичка. А то сомлеешь еще…
Лопухин принял плошку, поднес к губам, втянул воздух. Пахло чем-то из детства. Березовым соком. Весной. Лесом после грозы. Травами в поле.
Он сделал большой глоток. От холода заломило зубы. Кожа мигом покрылась мурашками. Но черные мушки перед глазами исчезли, головокружение отступило. Стало удивительно легко.
– Ну, вот и ладно. – В голосе священника слышалось удовлетворение. – Пойдем теперь внутрь. А то командир ваш уже беспокоиться начал.
Они обошли здание и столкнулись нос к носу с хмурым капитаном.
– Товарищ политрук, тревога!
– Что такое?
– Я посты сворачиваю и отвожу бойцов к церкви. Я уже прикинул, тут можно отбиться.
– Можно, – неожиданно согласился поп. – И избы эти, что рядышком… сгодятся. Я пулемет у вас видел. Вона место, – он показал куда-то в сторону.
Обалдевший капитан проследил за худым, узловатым, будто корень дерева, пальцем.
Поп тем временем наклонился, слегка покряхтывая, подхватил с земли бронзовый колокольный язык, взвалил его на плечо и пошел к дверям.
– Что случилось, капитан? – спросил Лопухин.
– Авангард наш пропал. Только кровь на кустах…
Пулемет на горке в очередной раз замолк, и Лопухин на какой-то миг облился холодным потом. Немцы подошли уже достаточно близко. Еще немного, и пулеметное гнездо, которое так удачно, словно специально приготовленное, разместилось на холме, в развалинах старого дома, можно будет закидать гранатами. Бойцы кинулись к окнам, дали слитный, злой залп, прижимая противника к земле. Но пулемет снова заговорил, короткими очередями удерживая врага.
Пулеметная точка находилась чуть в стороне от основных позиций, где засели красноармейцы. И она в самом деле была очень удобной. Однако все, в том числе и пулеметчики, понимали, что в случае чего уйти к своим они не успеют. Единственным, кто этого понимать не желал, был капитан. Чтобы прикрыть отход пулеметчиков, он положил на церковную маковку двух бойцов с автоматами. Стоять там было невозможно, только лежать. Лежать и ждать приказа, ничего не видя, и точно так же обливаться холодным потом…
Иван с несколькими бойцами сидел в церкви. Вопреки опасениям Лопухина, их атаковали обычные солдаты. То ли отряд карателей, то ли… Но «Вечного пламени» не было. Пока.
К узким окнам-бойницам его не пустили, определили в резерв. Впрочем, бойцом сейчас Лопухин был плохим. Его бросало то в холод, то в жар, из дробного озноба в тяжелый липкий пот. Он сидел на деревянном полу, не чувствуя под собой досок, и все, о чем мог думать, сводилось только к одному: «Пулемет, только бы не заклинило пулемет!»
Чтобы хоть как-то отвлечься от этой жестокой тряски, Иван поднялся, держась рукой за стену. Прошел туда, где точно так же метался в бреду на носилках Лилленштайн. Дежуривший рядом боец кинул в сторону Лопухина злой взгляд:
– Страшно?
Иван помотал головой:
– Нет. Просто плохо…
Он посмотрел в лицо Лилленштайну. У того закатились глаза, заострились скулы. Казалось, что кожа просто обтягивает череп. Жутковато белели во рту большие крупные зубы. Немца била дрожь, почти судорога.
Иван опустился рядом. Оперся ладонью о твердое, костлявое плечо и зашептал Генриху на ухо:
– Даже и не думай, слышишь? Даже не думай… Не пущу!
Иван застонал. Неподалеку грохнул взрыв. Граната. Еще один… Каждый звук отдавался в напряженных нервах острой, словно от раскаленного железа, болью.
Снова грохнуло – странно, раскатисто…
– Сколько ж у них гранат? – простонал Лопухин.
– Не гранаты это, товарищ политрук… – сквозь вату в ушах ответил красноармеец. – Гром!
– Плохо… – Иван снова посмотрел на Лилленштайна и с ужасом понял, что волчий оскал сведенных судорогой челюстей складывается в злую улыбку.
Шатаясь, как пьяный, под грохот выстрелов, взрывов и раскатов грома, Иван побрел к дальнему углу зала, где сидел, сложив руки на коленях, местный поп. Сидел тихо, не молился, не бил поклоны. Спокойное, чуть отстраненное лицо, руки на коленях.
– Плохо…
– Что плохо, сын мой? – Голос священника был тусклым, тихим.
Иван открыл рот, но не смог выдавить ни слова. Судорога скрутила живот, стало трудно дышать.
– Немец, – наконец прохрипел Лопухин. – Немец не должен подняться…
– Куда ему? В чем только душа держится, – старик вздохнул.
– Нет у него души, батюшка! Нет… – Иван упал рядом с попом, подтянул колени к груди, обхватил их руками. Стало холодно.
Ознакомительная версия.
