Перед тем как войти в столицу Русского каганата, липовцы неделю простояли в одном из пригородных городищ, отмываясь, отъедаясь, покупая новую одежду, повозки и упряжных лошадей. В Айдаре рассчитывали купить еще и верховых лошадей, чтобы вернуться в Липов хоть малым, но строем.
Вечером перед выступлением из городища Рыбья Кровь допоздна бражничал с местным старостой. Наутро обнаружил, что Адаш рядом нет. Даже бесцеремонный Корней, и тот не пришел разбудить князя. Крайне удивленный этим, Дарник вышел из дома, где ночевал.
На дворе он увидел Корнея и группу понуро стоящих арсов. Когда они расступились, князь увидел Адаш, лежавшую на лавке с ножом в сердце.
— Убийцу поймали, — сообщил Корней.
Вперед вытолкали связанного камнеметчика.
— Ты? — глухо спросил князь.
Камнеметчик молчал и смотрел исподлобья без всякого раскаяния.
— Пошли, — позвал его в дом Дарник, жестом не разрешая другим входить.
Закрыв дверь, князь сел на лежанку и задал короткий вопрос:
— Почему?
Камнеметчик молчал.
— Тебя будут очень страшно пытать. Говори сам.
— Княжна.
— Что княжна? — помертвел от ужаса Дарник.
— Княжна велела, чтобы с тобой из похода не прибыла ни одна наложница. Так и сказала, чтобы живой никого не было.
Больше ни о чем спрашивать не имело смысла. Князь позвал десятского арсов и приказал забрать у камнеметчика все оружие, а самого его прогнать прочь.
— Но он же точно убийца. Его на убийстве поймали, — непривычно возражал десятский.
— Пускай идет. И ты ступай.
В дом попытался войти Корней.
— Вон отсюда! — шуганул его Дарник.
Когда все вышли, Рыбья Кровь вдруг зарыдал. Раньше слезы выступали только от ветра или нарезанного лука, а тут полились широким потоком, и непонятно было, облегчают они его или, напротив, нагружают чем-то новым и необычно тяжелым.
Конец третьей части
В Айдаре Дарника ждал новый удар — все в стольном граде только и говорили о захвате Липова гребенским князем Алёкмой. Прибытие пропавшего на чужбине липовского войска еще больше взбудоражило досужих говорунов. Каган был в отъезде, зато на месте оказался его старший тиун Захарий, тот, что два года назад выступил переговорщиком между липовским и гребенским князьями.
— Напасть-то Алёкма напал, а захватил Липов или нет, еще неизвестно, — сказал он Дарнику. — Какой-то вид у твоего войска не совсем бравый. Говорят, ирхоны тебя сильно потрепали.
— Мне нужны сто сорок лошадей и тридцать повозок, — попросил Рыбья Кровь, избегая вдаваться в подробности последнего сражения. — За все будет заплачено.
— Давай дождемся кагана. Ты же знаешь, он не любит междоусобья. Заставит своим судом Алёкму все вернуть, — уклончиво рассуждал Захарий.
Нельзя воспользоваться каганскими табунами, придется искать по мелким конюшням, решил князь и разослал повсюду полусотских с казначеями покупать лошадей, седла, повозки и двуколки. Дарник также не прочь был пополнить войско айдарскими вольными бойниками, но те наотрез отказались присоединяться к липовцам. Вскоре выяснилась причина их столь странного поведения. Главная колдунья столицы предсказала исчезновение в каганате самого молодого княжества. Смущенные предсказанием липовские воеводы собрались, чтобы узнать, что думает по этому поводу князь.
— Все верно, самое молодое княжество исчезнет, — с усмешкой подтвердил Молодой Хозяин. — Вместо него возникнет Липовско-Гребенское княжество. Вы разве забыли, что меня тоже называют колдуном? Как сказал, так и будет.
Сотские выжидающе косились на Сеченя, единственного уцелевшего хорунжего: что скажет он?
— Если Алёкма осмелился напасть на Липов, то с ним наверняка не меньше тысячи воинов. Нас в четыре раза меньше, — просто и убедительно произнес бродник.
— Да, верно, я и забыл, что каждый из вас теперь может купить возле Айдара дворище, рабов и наложниц и до конца жизни в тепле и сытости рассказывать всем о своих заморских подвигах, — добавил в тон хорунжему Дарник.
— Нас половина осталась после малого наскока ирхонов, сколько же останется после сражения с гребенцами? — невозмутимо доказывал Сечень. — Каган действительно все рассудит, и ты получишь Липов назад без всякой крови.
— Ты прав, и те, кто считает так же, тоже правы. Всех же остальных, самых глупых, воинов я приглашаю завтра утром присоединиться ко мне на второй версте Короякской дороги.
Рыбья Кровь с трудом сдерживал раздражение: меньше всего ему сейчас хотелось воевать, но поход надо было довести до конца. Чуть позже свое приглашение он повторил и арсам.
— Кроме Липова есть еще и наш Арс, — дружно отвечали те. — Сам говорил, только стыд отличает людей от животных. Если не пойдем, стыд будет жечь нас до смертного часа. Лучше умереть сражаясь, чем так.
Из шестидесяти дружинников-телохранителей, вышедших с князем полтора года назад из Липова, сейчас в строю находилось двадцать два человека. Еще пятеро не излечились от ран, но и те ни за что не хотели оставаться в Айдаре.
— Через месяц сюда придут липовские подводы и заберут вас, — пообещал им Дарник. — В лесной засадной войне вы нам будете лишь в тягость.
Весь вечер арсы собирали по другим ватагам камнеметы и наконечники для стрел и укладывали на повозки и двуколки. Получилось не войско, а целый торговый караван с пятью-шестью всадниками сопровождения.
Рано поутру этот караван вышел из посада Айдара и направился на северо-восток по Короякской дороге. Пройдя версту, они остановились и стали ждать остальных «глупцов». Первой показалась хоругвь Сеченя из семидесяти конных и пеших воинов с пятью повозками.
— Больше всех артачился, а сам поехал? — попрекнул хорунжего князь.
— Я и не говорил, что останусь, — Сечень не выказал ни малейшего смущения.
Вскоре стали подходить и другие отряды. Пришли булгары, черное войско, липовцы двух-трехлетней службы. Всего набралось около двухсот воинов при сотне лошадей, пятнадцати повозках и семи двуколках, наспех переделанных в колесницы с камнеметами. Еще два десятка камнеметов в разобранном виде хранились на повозках. Ну что ж, с Дарником снова было хоть и маленькое, но вполне боеспособное войско. И все же доброй трети воинов липовцы в своих рядах недосчитались.
Последней подошла ватага заспанного Корнея.
— Ну что тебе в такую рань неймется? — упрекал князя, позевывая, тайный страж. — Не все ли равно, разобьем мы этих простодушных гребенцев с утра или после обеда?
