Максим Никонов - Девятый портал

Ознакомительная версия.

Канал шел в обе стороны на миллионы и миллионы километров. Он был наполнен энергией. Наполнен энергией до упора, так, что любая частичка энергии, попадавшая в один конец канала, выталкивала такое же количество энергии из другого конца. Атом, попадавший в канал с одного конца, разрушался, превращался в чистую энергию, а на другом конце канал выпихивал излишек энергии – в виде точно такого же атома. Атом копировался в атом. Два атома копировались в два точно таких же. Два миллиона атомов преобразовывались в два миллиона. Биллионы и биллионы атомов, входящих в канал с одного конца, копировались в биллионы на другом конце – в том же порядке, как канал получал их.

Это был телепортационный канал. Каналу нужна была энергия, и поэтому канал проходил через солнце. Солнце, заполнявшее канал энергией, находилось ровно посередине канала. На одном конце канала была планета. С морями и океанами, с материками и островами, с горами и лесами. Птицы и рыбы, пауки и ящеры, кролики и кошки, а также люди обитали на этой планете.

А на другом конце канала была…

Как же я ненавидел эту войну. Не вьетнамцев, не вьетконговцев, а именно войну. Война – это страх. Страх, что тебя убьют. И ты должен успеть убить раньше, чем тот, другой, убьет тебя. Кто этот другой? Я его никогда не видел, но, скорее всего, и у него где-то есть семья, жена и ребенок. И он должен убить меня, убить ради своей семьи и ради своей собственной жизни. Иначе я убью его.

Эта мысль – зачем необходимо убивать, чтобы выжить – терзала меня день и ночь вот уже второй год, так же как и моих товарищей по оружию. Хотя у них были свои собственные мысли: как лучше выжить, как научиться лучше убивать. Как получить очередную медаль и очередное звание. Как позволить другим положить свои жизни. Как родные воспримут его смерть и какую компенсацию получит семья.

Государство, которое послало нас на эту бессмысленную войну, в этот мир непрекращающегося страха, заботилось о нас. Чтобы мы не думали слишком много, оно поставляло нам бесплатную выпивку и практически бесплатных девочек. Так мы отвлекались от тягот войны. Вернее, это государство так думало, а мы пробовали загнать страх подальше внутрь с помощью алкоголя и табака. Избавиться от него, от страха, совсем было нельзя, только временно заглушить. Какую-то разгрузку давали споры, опять же о войне. Несмотря на всю глупость, которую большая часть солдат, и я в том числе, выдавали как провидение господнее, несмотря на патриотизм и лжепатриотизм, на пацифизм и лжепацифизм, несмотря на пену у рта и слезы из глаз, эти споры позволяли нам на время забыть о самой войне.

Этот придурок Смит Олдмэн только и успел, что приехать к нам в паб прямиком из колледжа. Мы смеялись над ним, там, в пабе, а он жестоко нам ответил. Хотя, с другой стороны, наверное, он и не виноват. На следующий день после своих вшиво-победоносных разглагольствований после второй рюмки виски он был включен в нашу группу, и нас забросили на двести миль от базы. Мы споро ушли в лес, и на этом наша удача завершилась. Нас засекли, и в первой же перепалке какая-то пуля умудрилась попасть в рацию. Мы бы все равно ушли, если бы не этот придурок, который подхватил какую-то заразу и свалился в бессознательном состоянии. Пришлось возвращаться на базу, без рации и с этим бредившим парнем на руках. Лучше бы мы его пристрелили, да О'Кэри, наш командир, не дал.

Мы переправились через болото, потеряв одного, потом переправились через реку и стали подниматься по старой каменистой дороге между двух голых гор, когда вьетконговцы, преследовавшие нас, появились на той стороне реки и бешено расстреляли нас. Еще один из наших, Браун, оставил свою душу на склоне, а пока О'Кэри пробовал вытащить его тело из-под огня, он сам получил пулю в живот и сейчас сидел возле стены и отсчитывал свои последние часы.

Один мертвый, один скоро мертвый, один без единой царапины, но в бреду, я да радист Харрисон. Дорога не переваливала через горы, а упиралась в какую-то пещеру, окруженную со всех сторон голыми скалами. Мы загнали сами себя в ловушку. Правда, выкурить нас отсюда будет очень трудно – единственная голая и прямая, как стрела, до самой реки дорога и высота давали нам серьезное преимущество. Надо было надеяться или на то, что Харрисон в конце концов починит свою рацию, или на то, что сюда случайно залетит наш вертолет. За ночь я особенно не переживал – если не будет туч, луна осветит дорогу не хуже солнца. А вот если будут тучи, то я имел одну идейку, как отсюда выскочить. Все-таки я – охотник, да и на войне не первую неделю. Если бы только не О'Кэри и не этот мальчишка Смит…

Харрисона, который лежал сейчас рядом со мной и ковырялся в своей рации, я не любил, так же как и его друга Малыша Макферсона, радиста из другого взвода. Оба радиста, Харрисон и Макферсон, обвиняли американцев и американское правительство в развязывании этой войны. Наверное, он был прав, на я его все равно за это не любил. Хотя солдатом Харрисон был хорошим, и подлостей за ним не замечалось. О'Кэри посмеивался над ним и защищал его и его право иметь свой собственный взгляд на вещи. Впрочем, он, я имею в виду О'Кэри, никого из своей команды в обиду не давал. О'Кэри был намного старше нас и побывал еще в той войне в Европе. Оттуда он привез и всегда носил при себе шикарный десантный нож-убийцу со свастикой на костяной ручке. Да, если О'Кэри сегодня умрет, я заберу этот нож и ночью мы попробуем уйти. Давай, Смит, поднимайся, или я брошу тебя здесь и за тобой будут ухаживать вьетконговцы до самой твоей никому не нужной смерти.

О'Кэри жалко. Если даже Смит сегодня очухается, сил у него не будет, и двинуться мы сможем не ранее завтрашнего вечера. А к этому времени о'кэривские кишки убьют своего хозяина.

Я лежал возле входа рядом с Харрисоном и рассматривал в бинокль ту сторону реки. Там было какое-то движение, и мне оно откровенно не нравилось. Вьетконговцы мастерили плот, скорее всего, чтобы переправить через реку или серьезный пулемет, или, что было еще хуже, пушку. Если это так, нам до вечера никак не продержаться. А про завтрашний и говорить нечего.

Мои раздумья были прерваны – сзади раздался выстрел. Я вскочил. О'Кэри не выдержал и сделал себе дополнительную дыру в черепе. Харрисон длинно и сильно выругался – это он умел. Я же, несмотря на свою дружбу с О'Кэри, с облегчением вздохнул. Умер он, как солдат, хоть и от своей собственной руки.

Я перетащил его от одной стены к другой, там, где уже лежал мертвый Браун. Живые к – живым, а мертвые – к мертвым. Я забрал оружие своего бывшего командира, включая пистолет, и сложил возле входа. Нож переместился ко мне на пояс. Дал воды бредившему Смиту и сам присел рядом, на еще не остывшее место О'Кэри.

Надо было думать и принимать решение. Вариантов было два. Первый – спускаться вниз и прорываться. Это можно сделать только ночью и без лишних тел на руках. Второй – попробовать подняться на скалу и затем на веревке поднять сперва Смита, а затем Харрисона, и уйти в леса за горой. Опять же лучше это делать ночью. Но если мои подозрения верны, и там сооружают плот, придется подниматься под огнем. Шансы – один к ста, не более. Я рассмотрел третий вариант – сдаться, и отверг его. Не хочу, да и Харрисон, несмотря на все свои взгляды, тоже не захочет.

Я сидел у стены, думая и перебирая в руках камушки. Глядя на нишу в стене с тремя каменными подставками и на бредившего Смита, я вспоминал, как он в свой первый и единственный вечер в пабе требовал от нас, знаем ли мы, что такое ханойская башня. Мы утвердительно от него отмахивались, хотя никто из нас в Северном Вьетнаме не был, а он все лез и приставал к нам. Что-то объяснял про сотворение и конец мира и про трех монахов в монастыре, которые, ни на секунду не прерываясь, переставляют пирамиду с одного места на другое. И когда они ее переставят, будет конец мира. Но наступит он не сегодня и не завтра, а через тысячи и тысячи лет – что-то там было такое.

Наверное, те монахи двигали пирамиду именно в этой пещере – пустой, одинокой, каменной. Вот и три подставки под пирамиду – с одной надо начинать, а на другую переставлять и использовать третью как вспомогательную. Я заинтересовался: один из камней, лежащих в нише, круглый и похожий то ли на блюдце, то ли на пепельницу, точно подошел к подставке. Еще один камень, похожий, только поменьше, я видел, когда перетаскивал О'Кэри, у другой стены. Я встал и отодвинул уже закоченевшее тело, нашел тот камень – тот точно встал на больший. Еще один – круглый, как шарик от пинг-понга, был третьим. Вот башня и готова. Теперь переставить ее – и наступит конец света. Что там Смит говорил – двигать по одному и так, чтобы больший никогда не лежал на меньшем. Смит говорил, что это кажется легко и быстро, но чтобы переставить десять камней, надо час, чтобы двадцать – надо несколько дней, а тридцать – несколько десятилетий. А у меня их – всего три. Но все равно – попробуем.

Ознакомительная версия.