Пролог
Всю жизнь боялся, что умру в одиночестве, а вон как оно всё получилось…
Смерть пришла ко мне в довольно многочисленной компании, состоящей из четвёрки профессиональных убийц и одной весьма миловидной девушки. Девушка, впрочем, к убийцам никакого отношения не имела, а просто оказалась не в то время и не в том месте.
Я лежал на асфальте в луже собственной крови, наблюдая за тем, как случайная свидетельница моей смерти суетится, пытаясь помочь то мне, то лежащим рядом душегубам. Бессмысленная трата времени: меня не спасти — лёгкое пробито пулей, а душегубы уже пару минут как мертвы и теперь потихоньку остывают до температуры окружающей среды.
Жизнь уходила из меня, и каждая капля крови как будто замедляла время — движения девушки становились всё более вязкими, всё более тягучими… Существует расхожее мнение, что перед смертью жизнь проносится перед глазами, и, наверное, калейдоскоп событий вот-вот должен был запуститься, но ничего не происходило. То ли смерть у меня какая-то бракованная, то ли расхожее мнение, как это часто бывает, оказалось полной ерундой.
Боли не было, страха тоже (я своё уже отбоялся) и поэтому лежать становилось даже как-то скучновато.
«Интересно, кто-нибудь ещё скучал во время собственной смерти?» — подумал я, глядя, как вокруг сгущается темнота.
Что же, если жизнь не желает проноситься перед глазами, придётся самому погрузиться в воспоминания…
Я родился в конце 60-ых в стольном граде Москве. Перед отправкой на тот свет хотелось бы вспомнить что-нибудь хорошее, но не судьба — родители умерли через два года. Мама — рожая мою сестру, а отец в аварии, когда пьяный водитель грузовика решил немного срезать путь через тротуар.
Как-то так вышло, что родственников, желающих взять двух сирот, не нашлось, поэтому заботу обо мне и сестре отважно приняло на себя государство, поселив нас в детский дом. Всю прелесть жизни на казённых харчах мы смогли оценить только когда подросли… Хреновая кормёжка, безразличие со стороны некоторых воспитателей и, конечно, дедовщина, куда без неё. Да-да, дедовщина бывает не только в армии.
Правда, сто́ит быть честным, невыносимым наше бытиё тоже назвать не получалось. Да и жилось нам, по сравнению с некоторыми, гораздо легче, ведь мы были друг у друга.
Настенька — так звали мою сестрёнку — росла красавицей и отлично училась. Если бы всё сложилось как надо, её ждала бы блестящая жизнь… Но всё получилось иначе, впрочем, об этом позже.
Я тоже вышел ростом и лицом — спасибо матери с отцом, которых я никогда не видел. Да и умом природа меня не обидела. Школьную программу я осваивал совершенно не напрягаясь и гораздо больше внимания уделял спорту. Бокс и лёгкая атлетика — вот главные увлечения юности. Учителя пророчили мне карьеру учёного, а я мечтал об Олимпиаде… Сейчас смешно вспоминать.
Дальше — совершеннолетие, а потом — она. Бессердечная, непредсказуемая в своей рутине, грязная, но такая родная — армия. Настюха, провожая меня, ревела так, что ей могла позавидовать сирена воздушной тревоги. Сестрёнка висела на шее до самой отправки, словно мне не в часть предстояло ехать, а прямиком на войну. Моя тогдашня пассия, имени которой я уже и не помню, даже заревновала и устроила на прощание безобра́зную сцену…
Военком, взглянув на меня, сразу определил, что наибольшую пользу Родине я смогу принести только выбросившись из самолёта — так я попал в ВДВ.
Спортивное телосложение, разряд по боксу и юность, проведённая в детском доме, здорово помогли в казарме. Я прекрасно знал, что стоит только один раз посадить кого-нибудь себе на шею и скинуть это ярмо уже не получится. Поэтому, когда один из «дедушек» ласково предложил мне заправить его кровать, я сразу же выдвинул встречное предложение, которое содержало в себе призыв прогуляться в пешее эротическое путешествие в одиночестве или в составе отделения. Веса моим словам добавляла табуретка — тяжёлая и серая, как армейские будни.
«Дедушке» это не понравилось, и он затаил обиду. Вечером, после отбоя, у моей кровати собралась целая делегация из пяти человек, во главе которой стоял оскорблённый в лучших чувствах боец. Меня хотели сопроводить в сушилку для проведения профилактической беседы, но я решил, что там не будет места для манёвра и не стал медлить — короткой двойкой отправил на пол ближайшего, потом зацепил правым боковым зачинщика, а затем рванул на взлётку, разрывая дистанцию.
Моя прыть ошеломила любителей профилактических бесед — они растянулись в линию и не смогли реализовать численное превосходство. Через полминуты все пятеро лежали на полу, а мне досталась только разбитая губа и несколько ссадин на боках.
Такая убедительная победа разом вывела меня из-под интереса старослужащих, которые как будто перестали замечать мою скромную персону. Что удивительно, к игнору подключился и мой призыв — чего этих не устроило я понять так и не смог. Как бы то ни было, служить в такой приятной и тёплой атмосфере оказалось невозможно, а так как страна тогда из всех сил несла дружескую помощь братскому афганскому народу, я, как только представилась возможность, подал рапорт о переводе.
Всё-таки права была Настенька, когда провожала меня будто бы на войну — именно там я и оказался. Видимо, что-то такое чувствовало её сердечко, что-то такое, чего не объяснить словами.
Афган встретил меня жарой и пылью, но там было лучше, чем в части. Честнее как-то и меньше армейской глупости и уставщины. Правда, повоевать пришлось изрядно.
В один из боевых выходов, уже под конец службы, когда до дембеля оставалось всего ничего, наша колонна попала в засаду, и я четверо суток плутал по ущельям с раненым командиром на плечах. Чего только не натерпелся, но именно тогда страх, липкий и сковывающий, ушёл навсегда. Осталась лишь холодная решимость и осознание того, что умереть всё равно рано или поздно придётся.
Потом, уже в госпитале, где симпатичные медсестрички залечивали мои телесные и душевные раны, ко мне подошёл интересный мужчина в сером костюме и с комитетской физиономией. Он увлекательно рассказывал о долге перед Родиной, о необходимости противостоять империалистической агрессии и о многих других правильных вещах, а в конце предложил пройти отбор в специальный отдел КГБ. Я отказался, поскольку считал, что все долги мной уже розданы, а прокля́тые империалисты в ближайшем будущем самоликвидируются, не выдержав собственной гнусности. Мужчина в костюме не обиделся, а только улыбнулся и протянул визитку с одним телефонным номером.
— Звоните, если надумаете, — на прощание сообщил он.
За спасение руководства меня наградили дембелем и медалью, и я отправился назад в Москву, где уже полным ходом шла перестройка. Ускорение, гласность и демократизация принесли с собой много нового, в частности — наркотики,
