Четырнадцатые звездные войны - Гордон Диксон

КАДЕТ

Юноша был странным. Он хорошо знал это. Много раз слышал он, как старшие — мать, отец, дядя, офицеры в Академии-говорили это друг другу, многозначительно покачивая головами. Он привык к этому за короткие восемнадцать лет своей жизни. Теперь, уединившись и миновав пустые взлетные поля в долгих желтоватых сумерках, перед ожидавшим его торжеством по случаю окончания Академии, перед возвращением домой, он вынужден признать собственную странность — и не только в глазах других, но и в собственном мнении.

«Странный парень,— услышал он однажды, как начальник Академии говорил преподавателю математики,— никогда не знаешь, чего от него ждать».

Возвращаясь домой, где его ждала семья, он по-прежнему не знал путь, который выберет. Они, наверное, наполовину убеждены в том, что он выберет отказ от Ухода. Почему? Он никогда не давал им повода для сомнений. Он был дорсайцем с планеты Дорсай, его мать была из семьи Кенвик, а отец — Грим. Обе эти фамилии так стары, что их происхождение терялось в предыстории материнской планеты. Храбрость его была несомненной, слово — верным. Он лучше всех занимался в своем классе. Каждая капля его крови, каждая кость были наследием долгой линии профессиональных военных. Ни разу пятно бесчестия не касалось их семьи, и ни один член ее не совершал поступка, которого пришлось бы стыдиться. И тем не менее они сомневались.

Он подошел к ограде, окружавшей спортивную площадку с прыжковыми ямами, и облокотился на нее; плащ кадета старшего курса свисал с его плеч. В чем же проявляется эта странность — вот над чем размышлял он в ярком свете заходящего солнца. В чем его отличие от других?

Он попытался посмотреть на себя со стороны. Стройный юноша восемнадцати лет, высокий, но совсем не гигант по дорсайским стандартам. Его лицо было лицом его отца, резким и костлявым, с прямым носом, но без отцовской массивности в костях. Цвет его кожи был смуглым, как и у всех дорсайцев, волосы прямые и черные. Только глаза неопределенного цвета, оттенки которого менялись от серого к зеленому, от зеленого к голубому, отличали его от других членов семьи. Но разве цвет глаз сам по себе может создать репутацию странности?

Оставался характер. Он в полной мере унаследовал склонность к приступам холодной, убийственной ярости, характерным для всех дорсайцев, приступам, из-за которых ни один здравомыслящий человек не стал бы задевать дорсайца без достаточно уважительной причины. Но это было особенностью дорсайцев. А если и сами они считали Донала Грима странным, значит, была у него какая-то индивидуальная особенность.

Возможно, рассуждал он в косых лучах опускающегося солнца, это было то, что он даже в приступах ярости оставался расчетливым, всегда сохранял контроль над собой. И в этот момент проявилась его странность — он почувствовал таинственное освобождение от телесной оболочки, что случалось с ним с самого рождения.

Это всегда приходило в моменты, когда плечи его сгибались от усталости или какого-нибудь сильного чувства. Он вспоминал, как это случилось с ним на службе в церкви Академии, когда он был утомлен долгим днем, заполненным тяжелой работой. Как и теперь, косые лучи опускающегося солнца падали сквозь большие окна на полированные стены с изображением сцен из известных битв. Он стоял в строю своих товарищей, между рядами твердых низких скамей — впереди младшие кадеты, сзади офицеры — и слушал глубоко торжественные звуки службы.

Мороз пробежал по его спине. Он был очарован. Далеко от него красные лучи умирающего дня заливали светом равнину. В небе черной точкой кружил ястреб. И сейчас, стоя у ограды, он почувствовал ту же стену, незримо отделявшую его от мира. Жители планеты и их солнце возникали перед его мысленным взором. Он слышал трубу, зовущую его к выполнению какой-то задачи, важнее которой нет ничего на свете. Он стоял на краю обрыва, и волны неизвестного лизали его ноги. Как всегда он хотел шагнуть вперед, в неведомое, но маленькая частица его самого удержала от самоубийства и толкнула назад.

Затем, внезапно — это всегда происходило внезапно — чары были разрушены. Он вернулся в обычный мир.

МУЖЧИНА

Мужчины из семейства Ичана Кана сидели за длинным столом в большой затемненной комнате. Женщины и дети по традиции уже ушли, а мужчины остались выпить и поговорить. Присутствовали не все — если бы к столу пришли все мужчины семейства, это было бы настоящим чудом. Из шестнадцати взрослых девять несли службу среди звезд, один был после хирургической операции в госпитале на Форейли, а самый старший, двоюродный дед Донала Камал, лежал при смерти, с кислородной подушкой, в собственной комнате со слабым запахом сирени, который напоминал ему жену с Мары, уже сорок лет как покойную. За столом сидело пятеро мужчин, и один из них — был Донал.

Пришли приветствовать его совершеннолетние Ичан, его отец, Мор — его старший брат, находящийся в отпуске и прилетевший с Френдлиза, его дядья-близнецы Ян и Кейси. Они сидели у конца стола во главе с Ичаном, слева два младших брата.

— В мое время там были хорошие офицеры,— говорил Ичан. Он наклонился, чтобы наполнить стакан Донала, тот автоматически протянул свой стакан, внимательно слушая отца.

— Все фрилендеры,— сказал Ян, наиболее мрачный из близнецов,— склонны устанавливать жесткую дисциплину и мало кто осмеливается ее нарушить...

— Я слышал, их теперь много на Дорсае,— сказал Мор, сидевший справа от Донала.

Слева ему ответил Ичан: 

— Они набирают гвардейцев. Я знаю об этом. Сэйона из Культиса хотел бы иметь образцовых телохранителей, но они окажутся совсем не готовыми к настоящей войне среди звезд.

— А тем временем,— подхватил Кейси с внезапной улыбкой, осветившей его темное лицо,— ничего не происходит. В мирное время солдаты ходят недовольные. Войска разделились на маленькие группы и всем в качестве украшения нужны дорсайцы.

— Верно,— сказал, кивнув, Ичан.

Донал рассеянно хлебнул из стакана, и неразведеное виски обожгло ему кончик языка и горло. На лбу выступила капля пота, но он не обратил на это внимания, задумавшись над тем, что услышал. Все это говорилось ради него, и он знал это. Теперь он мужчина, и ему больше не должны указывать,что он должен делать. Решение, где служить, принадлежит