Человек постучал по обитой железом двери — еще десять лет назад многие не запирали двери вообще, сейчас здесь никто не жил без железной двери и стальных решеток на окнах — постучал не пальцем, а своим перстнем, единственным украшением, которое он носил. Условный стук — один — два — один. Дверь открылась — и на гостя уставился своим дулом пистолет-пулемет Беретта-12, находившийся в сильных, тренированных руках.
Белых руках.
— Во имя Господа нашего — негромко сказал гость.
— Да святится имя Его — подтвердил привратник, опуская автомат — добро пожаловать, брат…
Через небольшой торговый зал, все предметы в котором были покрыты тонким слоем пыли — человек прошел в то, что раньше было подсобкой, местом для хранения товаров. Теперь оно было чем-то другим — несколько компьютерных терминалов, помогающих получать и обрабатывать сигналы, станция дальней связи, выходящая на антенны на крыше — никто и не подозревал, что антенны эти отремонтированы и работают на полном ходу. За аппаратурой — сидело несколько сосредоточенных молодых людей, работал кондиционер.
Навстречу гостю — вышел небольшого роста, сухощавый, с лучащимися добротой глазами человек лет пятидесяти. Чем-то он был похож на еще одного… такого же, который в свое время нашел убежище от мирской жизни в небольшой деревушке на Сицилии — Монтемаджиоре Белсито. Для всех, для всего мира, в том числе и для него самого — было бы лучше, если бы он там и оставался — но увы. История пошла по совсем другому пути — и они были еще далеко не в точке назначения.
— Да пребудет с тобой Господь, Мануэле — сказал человек.
— Да пребудет Господь со всеми нами, падре… — ответил командир боевых пловцов.
— Ты узнал то, ради чего приехал сюда, сын мой?
— Да, падре. Разведка вышла на прямой контакт с генералом. Они хотят уничтожить его и послали человека, только одного человека — капитан фрегата запнулся и добавил — моего человека, падре.
Руки падре, сухие и темные, перебирали светящиеся желтизной костяшки четок.
— Это плохо, сын мой. Очень плохо. Генерал должен оставаться в живых, он пришел к Нам, он пришел к Господу — а Господь прощает покаявшихся…
— Это уже не остановить.
— Все можно остановить, сын мой. Все в воле Его и само дыхание наше — в Его руке. Все в воле его.
Капитан фрегата понял, о чем идет речь. Он не был подлым или злым человеком, и ему не нравилась идея сдавать своего человека. Но выхода не было.
— Но там мой человек!
— Господь наш страдал и умер на кресте за чужие грехи. За наши с тобой грехи, сын мой, те, которые мы уже совершили, и, наверное, те, которые еще предстоит нам совершить. Можем ли мы отринуть эту жертву?
Абиссиния, город Доло Одо
Сомалийско-абиссинская граница
Стекла были пыльными и пропускали мало света, даже днем в комнате царил полумрак. Усугубляло дело типично арабская решетка на балконе, но не металлическая — а искусно сделанная из того же материала, из которого построен дом. Раньше — она заменяла людям стекло, теперь же — дополняла его. Без стекол здесь было нельзя жить — слишком много пыли идет с гор.
— Когда это снято? — Паломник внимательно рассматривал фотографии. На ней было несколько машин Daimler-Benz G, пробивающихся через сутолоку улиц приграничного города Доло Одо. Вот они поворачивают. Вот они въезжают куда-то, за массивный забор какой-то виллы, ворота приметные — красного цвета.
— Две недели назад, итальянец… У этого палача здесь дом и женщина. Некоторые говорят — белая женщина…
Ничего удивительного в этом не было. В отличие от британцев в Индии — итальянцы в Сомали достаточно легко сходились с местными, что мужчины, что женщины. Но для генерала белая женщина недопустима, потому что он — политический лидер и вождь племени, даже не племени, а целой группы воинственных племен. Черные, вопреки распространявшемуся левыми в Европе мнению — были намного большими националистами и расистами, чем белые. Так что ничего удивительного нет в том, что генерал ее прячет.
— Когда он здесь будет?
— Не знаю, итальянец… Но рано или поздно он придет сюда, как приходит любое животное к водопою, чтобы утолить жажду. Тогда ты и убьешь его, итальянец.
Паломник достал флеш-карту в стальном корпусе, подсоединил к ноутбуку, любезно предоставленному ему торговцем — здесь было уже многое от двадцать первого века, особенно если это были бурские или германские земли. Начал просматривать спутниковые снимки, потом — вышел в Интернет, нашел сайт, где были карты местности, сделанные на основе спутниковых снимков, и стал просматривать их. Двадцать первый век давал большие возможности всем — и террористам, подобным генералу, и спецслужбам — и даже одиночкам.
— Ты убьешь его, итальянец? Убьешь?
— За что ты так ненавидишь его?
— Генерал должен умереть… Его люди пришли к моему отцу и убили его за то, что он отказался отдать генералу то, что он считал своим. Генерал убил многих… очень многих из нашего племени. Ты не поймешь, как мы ненавидим его, итальянец…
— Отчего же — пожал плечами Паломник — пойму…
Африка была Африкой и оставалась ей несмотря ни на что. Если отсюда уйдут европейцы… а в последнее время в Европе все громче и громче раздаются голоса за свободу колонизируемых народов — то меньшая часть местных бросится отсюда куда глаза глядят, в любое цивилизованное место, а большая — станет с наслаждением вырезать друг друга, мстя за старые обиды, реальные и надуманные. Местные были совсем не такими, как их представляли левачащие благодушные европейцы. Они были расистами, большими, чем белые, они были трайбалистами — не националистами, как те же русские или немцы — а именно трайбалистами, ставящими на первое место не нацию, но племя. Они были совершенно не готовы к государственности, даже те, кто учился в нормальных школах. Потому что если представитель одного племени придет к власти в государстве, созданном европейцами — то он тотчас станет продвигать всех своих и притеснять чужие, чуждые ему племена и дело закончится большой кровью. Парадокс — но они ненавидят представителей соседнего племени намного сильнее, чем колонизаторов — европейцев, и если сейчас все племена Сомали объединились против итальянцев — то, как только итальянцы уйдут — они начнут резать друг друга. Для них совершенно пустым звуком является закон, как средство нормального сосуществования разных людей на одной территории, для них закон — это то, что выгодно лично им и их племени в данную минуту. Если у меня изнасиловали жену, зарезали сына и угнали скот, это плохо, если я сделал то же самое в отношении человека из другого племени — это хорошо. Конфликт между племенами возникали как раз по этому поводу… достаточно было украденного быка или мула, чтобы разгорелась резня. И если сейчас есть, кому ее остановить — то если они уйдут останавливать будет некому и резня будет продолжаться до полного обессиливания противоборствующих сторон. Государство — так не строят.
