опасности, обычно там, где их на самом деле не было. Травинка шелохнулась — она мчится к дереву. Кустик зашелестел — она на дереве. В общем, жилось ей трудно: то и дело приходилось бросать все, включая еду, и спасаться на дереве. Как-то раз обе обезьянки пошли на водопой по тропинке, ну и, как водится, пугливой померещился хищник и она стремглав бросилась на дерево. А нормальная спокойно пошла дальше. Но дело в том, что за следующим кустом действительно скрывался хищник… и нормальную обезьянку съели. А пугливая выжила, размножилась и передала своим потомкам ген, отвечающий за чрезмерное параноидальное воображение. Эти потомки благополучно размножались, потому что постоянный страх перед мнимыми опасностями дает больше шансов выжить, если кроме мнимой опасности существует незаметная настоящая. В конце концов потомки параноидальной обезьянки научились делать инструменты, овладели огнем и построили цивилизацию. Но вот этот ген, заставляющий всегда подозревать опасность, никуда не делся. Именно поэтому люди склонны придумывать нелепые теории, заговоры правительства, инопланетных рептилоидов и прочую фигню. Ну просто потому, что ген требует опасаться чего-то, если реальной опасности нет — ее нужно выдумать. Вот и вы, мистер Стаббс, подозреваете, что создание вселенной — чей-то план. Но на самом деле нет никакого плана.
— Интересная, хм, теория о двух обезьянках, — кашлянул Стаббс.
— Это не теория, сэр. Это событие, имевшее место быть примерно два миллиона лет назад.
— И откуда ты это знаешь?
— Мне мама рассказала.
Класс взорвался хохотом.
Мистер Стаббс ухмыльнулся.
— Тогда осталось узнать, кто рассказал это твоей маме.
— Ее мама, моя бабушка.
— А твоей бабушке кто рассказал?
Тут бы мне следовало остановиться, но здравый смысл, захлебнувшись третьей банкой, безмолвствовал.
— Никто, сэр. Она была непосредственным участником той истории.
— В смысле⁈
— Это она сидела в кустах и съела адекватную обезьянку.
Мне показалось, что окна едва не вылетели от взрыва хохота.
— Таким образом, сэр, можно сказать, что моя бабушка и есть бог, создавший людей такими, какие они есть нынче. Но вместе с тем, она не имеет отношения к созданию вселенной, иначе я бы об этом знал.
— Не слушайте Влада, он русский, — сквозь хохот прокричал Джон Роулинг, — русские могут выпить бутылку водки — это хуже виски! — и быть совершенно трезвыми на вид. Только начинают нести лютую ахинею.
Джон меня ненавидит: я дважды отбивал у него девушку. Он уже усвоил, что я применяю насилие только в ответ на насилие, и потому часто пытается меня поддеть, не опасаясь расправы.
— Джонни, ты сейчас перестанешь смеяться. Как там твоя мама? Уже завела новую собаку?
— Э-э-э… ну да, питбуля…
— Передай ей мои наилучшие пожелания и скажи, что это я съел ее тупого шумного шпица. Если питбуль будет таким же тупым и шумным — я и от него оставлю только голову.
Снова заржал весь класс — но теперь уже без Джона.
И тут зазвенел звонок.
— Господи, Влад, что на тебя нашло? — смеясь, сказала Энни.
— Я всю ночь работал и утром пришлось выпить три банки энергетика. Третья банка всегда вот так на меня действует: я становлюсь очень общительным.
— О да, и она еще и круто подстегнула твое воображение.
Хорошо, что она не просила, как именно я работал, иначе я мог бы ляпнуть лишку.
— Я говорю только то, что знаю. Воображения у меня, к счастью, нет вообще, иначе я тоже придумал бы себе какого-нибудь воображаемого невидимого друга на облачке.
Тут меня сзади по плечу хлопнул Стив.
— Ну ты и уделал его, — сказал он. — Воистину, против адептов религиозного абсурда только одно средство — абсурд.
— Это не абсурд, Стиви, это моя бабушка, — сказал я, копируя риторику «свидетелей Иеговы». — Ты хочешь поговорить о моей бабушке?
Уроки прошли без дальнейших осложнений. Я благополучно подремал на истории: историчка всегда рада, если я сплю, потому что история я знаю получше нее и могу, если не сплю, рассказать, как на самом деле происходило то или иное событие, со ссылками на современников и историков. Причем моя версия часто расходится с официальной, а спорить со мной сложно. Потом я подремал на математике, тоже без помех, потому что когда учишь одно и то же двадцатый раз, то поневоле начинаешь знать предмет лучше учителя.
Так что к физкультуре я немного отдохнул и замечательно «отработал» всю «программу», в полной мере выполнив все нормативы на демонстрацию потрясающей физической формы и перевыполнив план по количеству подмигиваний и заигрываний с намеченными целями, причем незаметно для Энни. Ну то есть я не очень переживаю: если заметит, то у меня есть отмазка «чтобы никто не заподозрил, что мы встречаемся, я должен заигрывать с другими девчонками, даже с толстозадой Линдой». На самом деле Линда не очень толстозадая, а вполне себе ничего пышечка. Не совсем мой тип, но для разнообразия сгодится.
После физры остался еще один урок, но с него я решил свалить: биология мне не уперлась, главная цель — физкультура — выполнена.
Попутно я успел разузнать про нового ученика через посредника и будто невзначай пересекся с ним в буфете. Оказывается — действительно не промах, шестнадцать лет и уже первый дан. С другой стороны, это обычно значит, что проблем ждать не стоит, каратисты народ зачастую неагрессивный и дисциплинированный.
Слово за слово, все такое, я узнаю, что его зовут Арчибальд, и тут он спрашивает:
— Влад, а ты русский или румын?
— Русский.
— А балалайка у тебя есть? — и улыбка вроде дружелюбная, но по глазам вижу, что собирается подколоть.
Его намерения мне понятны: вокруг много учеников, включая девчонок, и он собирается немного повыпендриваться, показав, что держится со мной на равных. Ну а мне это, конечно же, не нравится.
— Была, но я оставил ее Борису.
— А кто такой Борис?
— Мой медведь. Когда я уезжал в Штаты, он решил остаться в родной тайге, и я подарил балалайку ему. Все равно он на ней играет лучше, чем я.
— Ха-ха-ха! А ты шутник, да? Полное имя медведя, наверное, Борис-хрен-попадешь?
— Почти. Борис-хрен-убежишь.
— Юморист.
— Вот что, Арчи. Тут все знают, что я никогда не лгу, и чувство юмора у меня тоже не очень. Хочешь верь, хочешь нет — у меня действительно
