– А чего я должен заявы писать? Заяву пишут, когда чего просят или поясняют, коль натворили чего. А я ничего не прошу, и оправдываться мне нечего. Я что – обязан паспорт с собой везде носить? Нет! И здесь не граница и не секретный завод, чтоб режим соблюдать: с бумажкой пускать, без бумажки – нет. Предъявите мне статью, что под за… заделанным городом Кингисеппом всем положено только с паспортами быть! Есть она – сажайте, раз нарушил. Нет – тогда прокурор на вас самих поглядит, сами знаете как на что. Предъявляйте!
– Э, да ты, видать, из блатных!
Это конвоир сбоку. Я не ответил, но скроил морду как бы довольного собою. Вообще сейчас я действительно под блатного закосил. Так, самую малость. Сержант же как-то стушевался и негромко сказал:
– Немцы уже за Псковом.
Я промолчал. Чего тут скажешь! И отвели меня в какую-то кладовку без окон, но с тусклой лампочкой, и там посадили. Мебели там не было, но лежали какие-то бумаги. Так, пара стопок на полу. Глянул на одну – какой-то незаполненный бланк учета квартирохозяев по постою войск. И в дате двадцатые годы поставлены. А в двери явно замок заскрежетал. Заперли. Пить не поят, кормить не кормят, в сортир не водят, но хоть не обыскивают. Интересно, флягу мою замотают или мне вернут? Ну, коль жрать, пить и испражняться никак нельзя, то полежу я и, может, даже усну. Сгреб этих бланков себе под голову и улегся. «Ложусь на новом месте…» Тьфу!
И задремал, но сколько я спал – не знаю. Лампочка погасла, а окошек не было. А чего погасла лампочка – бес ее знает. Наверное, кто-то казенное электричество бережет. Ну, а в темноте спать сподручнее.
Разбудили меня – кто его знает когда. Постукиванием в подошву вьетнамки. Эт правильно. А то нагнешься ко мне за плечо потрясти, я возьму да и укушу.
– Эй, вставай! На допрос пора!
– Встаю, встаю! А нельзя перед допросом воду отлить, а то сама пойдет!
– Можно. Выходи в коридор!
Вышел я, а вьетнамки оставил. Намеренно. Бес его знает, бывают ли они в эти времена. Со штанами по-другому не выйдет, а вьетнамки можно не показывать. И не покажу. По слову конвойного повернул я налево и вышел по коридорчику во двор дома. А на улице уже явно к закату дело идет. И впереди будочка на две дырки. Но чисто внутри, не как в парках в таких вот «Эм и Жо». И я приятно посидел и обе нужды удовлетворил. А для очистки организма на гвоздике висел журнал «Военный зарубежник», только уже хорошо использованный. Портило впечатление только то, что дверцу по требованию конвоира я не закрывал, чтоб он за мной следить мог, не пытаюсь ли я от него уплыть через дырку в Балтийское море. Не привык я как-то гадить под пристальным наблюдением.
А второй повод для горестного размышления – что теперь мне нормального сортира долго не видать. Разве что в Питер попаду. А так буду орлом сидеть в подобных будочках.
Дела я закончил, и пошли мы на допрос. А там доброй души конвойному влетело от сержанта госбезопасности, у которого времени и так не было, а тут еще сиди жди, пока арестант опорожняется. Но тут он в корне не прав, потому что если б меня не сводили в будочку, то мог бы навалить ему перед глазами. И носом. Так что ему б лучше не было, но я про это помалкивал, а отвечал на вопросы оперуполномоченного 21-го укрепленного района сержанта госбезопасности Яблокова. А тут какая интересность – он сержантом числится, а на петлицах у него то же самое, что у лейтенанта[3]. Наверное, тут звания у них с пехотою не совпадают. Должно быть, за сидение в дотах звание выше, и сержант в доте равен лейтенанту.
В общем, конвоировавший меня солдатик сзади стоял и мне спину горящим взглядом прожигал. А я что – разве виноват, что на него собаку спустили? Начальник это всегда может сделать, разница только в том, по делу спустили ее или от раздражения своего геморроя. А я сидел на табуретке и отвечал про то, что надумал до этого момента. Опер был явно заклопотанным по самые уши, нервничал, то и дело на часы глядел, но на меня не вызверялся и по морде не трогал. Наверное, это потом будет, когда он протокол заполнит. Всю мою лабуду записал, но пару раз хмыкнул. Сейчас возьмет папиросу, закурит и скажет: «Ну что, шпион, признавайся: кто тебя завербовал?» Сержант, равный лейтенанту, достал из кармана пачку «Беломорканала», папиросу из нее вытряс, но закурить не успел. В дверь залетел какой-то военный в плащ-палатке и с порога заорал: «Яблоков! Ты чего ждешь?! Машина в пятую роту идет сейчас! Или иди пешком!»
Яблоков засуетился, ответил, что он сейчас, и стал что-то выгребать из ящиков стола. Протокол мой сгреб и кинул в другой ящик, бумаги, что вынул, сложил в картонную папочку с завязками и восстал.
По дороге сказал конвоиру, чтоб меня обратно поместил, но тут я его тормознул.
– Товарищ сержант! А как мне быть? С утра сижу, и хоть бы кто хлеба кусок дал! Нельзя ж людей под замком держать, не кормя и не поя!
Яблоков затормозил, пару секунд обдумал, потом сказал конвоиру:
– Отведи его обратно, потом с котелком сходи на кухню, пусть чего-то дадут. Скажешь, я приказал!
– Есть!
И вышел. И мы вышли. По дороге я сказал солдатику, что, мол, извини, не знал, что тебя за мои дела обругают. Знал бы, лучше с допроса отпросился. Парень буркнул, что ладно уж.
Вернули меня в знакомую кладовку к знакомым бланкам, а спустя некоторое время солдатик мне полкотелка каши принес и кружку кипятку. Кипяток уже остыл, но это и лучше.
Все, что мне дали, я стрескал за милую душу, поблагодарил, кружку, ложку и котелок отдал. Дверь закрылась, свет погас. Прям стих какой-то вышел. А я опять сгреб бланки и на них улегся. Хоть и спал, а спать все равно хочется. А что мне – спать хочется, и спать буду…
Пока я задавал храповицкого так, что дверь вибрировала в унисон моим носовым заверткам, вокруг меня происходили такие события, о которых я по большей части не подозревал…
Авторский комментарий
В 20—30-е годы подступы к Ленинграду активно укреплялись. От старого мира Союзу досталась морская крепость Кронштадт, и все. Старые крепости, вроде Петропавловки и Копорья, считать не будем.
Еще рядом с «колыбелью революции» прошли сразу две границы, за которыми находились беспокойные соседи, с коими уже воевали, и не исключались новые войны.
А от финской границы посуху до города было чуть более тридцати километров, а орудия с финского берега могли обстреливать морские форты Кронштадта. И финская пехота по льду тоже могла атаковать их. До эстонской границы было все же подальше, но через нее уже приходила неприятельская армия, остановленная совсем недалеко от города.
Потому, как только на укрепление границ нашлись деньги, эти границы стали укрепляться. Дело началось с Карельского перешейка, где стал строиться УР, самый первый в стране. После его постройки, уже в 30-х, началось строительство укрепленных позиций Псковской и Кингисеппской, несколько позже переименованных в УРы. Развивалась и береговая оборона, ныне подчиненная флоту, строились новые батареи и Усть-Лужская укрепленная позиция, прикрывавшая от десантов. Строительство сухопутных укреплений в округе закончилось, и в нем наступил перерыв до 1938 года. С этого времени наступил новый этап строительства укреплений.
