Ласковое теплое солнышко исчезает за тучами. С неба начинает сочиться противный холодный дождь, вперемежку с мокрым снегом, и все становится призрачным, нереальным. Посередине опустевшего двора остается только он — Сергей Перфилов и кто-то еще из ребят не разглядеть за плотной пеленой дождя. Зябко, страшно…
Он хочет убежать, но с темных небес срывается огромная блестящая молния и бьет в него, и его маленькое худенькое тело рассыпается от жестокого удара как глиняная игрушка. Ноги отдельно, руки тоже, голова катится в сторону и плачет. И все начинает болеть, остро, нестерпимо. Снова налетает ветер, бьет ледяными иглами по мертвому лицу, и все становится окончательно безнадежным. Больше ничего никогда не будет, кроме снега, дождя и боли…
Перфилов закричал долго, надрывно, безнадежно и очнулся.
Во рту было сухо, словно он провел тысячу лет в раскаленной пустыне. Тело болело. Всё полностью. В нем не осталось ни одной клетки, которая не молила бы о смерти.
Внутри возникло ощущение, что он попал под асфальтовый каток, но не помнит, и теперь за пленкой желтой высохшей кожи нет ничего, кроме мягкого фарша с осколками костей, пропитанного кровью и гноем.
В черепе, единственно уцелевшем, бухал кузнечный молот, и его удары отдавались в нем так, что все внутри дрожало.
Во рту чувствовался привкус железа и медикаментов, словно он только что выполз из кабинета дантиста.
— Боже, как больно-то! — простонал Сергей, с усилием открывая глаза. — Сдохнуть можно!!!
Вокруг поднимались голубые стены, переходя в белый потолок. Рядом, если повернуть голову, мерно шумела встроенными вентиляторами, поигрывая индикаторными лампочками, какая-то аппаратура. Он огляделся, не узнавая. Потом пришла догадка.
Больница — что же еще? Не рай же — там не бывает так больно…
И тут же вспомнил, что произошло. Они двигались по дороге. Впереди ползли два БТРа, фыркая моторами и изрыгая сизые выхлопы, сзади подпирала БМП. Небо серое, тучи собирались вместе над головой, потом по небу прокатился гром, от которого все и развалилось.
Дальше что-то непонятное. Толчок в грудь. Ударом отбросило в сторону. А потом стоны раненых со всех сторон. Сам кричать не мог, потому что едва дышал. Потом кто-то сказал, что они подорвались на фугасе — или он сам так подумал?
Глупо, но иначе на войне не бывает. Все смерти на ней бессмысленные. Эту чертову дорогу проверяли не раз, и перед выходом колонны по ней прошла разведка вместе с саперами. Наверно, кто-то схалтурил, а может, действительно, не заметили.
Боевики сейчас не те, что раньше, умными стали, их американские спецы готовят. Или арабы? Да неважно это. Главное сейчас — результат, а он ужасен. Тело разорвано осколками, он, кажется, умер, даже бронежилет не помог.
Ночное предчувствие оправдалось. Не зря Петров сказал, что когда зовут мертвые — это всегда к смерти. Правда, он еще жив, иначе не было бы так больно. В госпитале заштопали, собрали заново, как ту глиняную фигурку из сна, в которую, похоже, и превратился…
Сергей попробовал поднять голову, но видимо, что-то задел, потому что на пульте рядом пронзительно запищал динамик, огоньки засверкали. Что-то упало. По руке побежала теплая жидкость — наверно кровь. Ему стало дурно. Все закружилось перед глазами.
Упал на подушку, но как-то неправильно, старался придержать себя правой рукой, а не получилось, то ли бинты не дали, то ли что-то другое.
И снова полетел в темноту, где не было ничего хорошего, хотя начиналось все вроде неплохо. Солнце. Зелень тополей. Старый двор. Ребята. Облезлые качели. И бесконечное лето впереди. А потом холодный ветер унес все, и кто-то знакомый стоял за пеленой дождя и громко сопел.
— Очнулся? Как самочувствие?
Перфилов долго всматривался в некрасивое покрытое мелкими веснушками лицо, ворочая тяжелым языком, чтобы ответить. Звуки никак не складывались в слова.
Он смог промычать только после того, как девушка выжала ему в рот ватку с водой.
— Где я?
— В Москве. В госпитале Бурденко. У тебя тяжелое ранение. Если бы оставили на месте, не выжил бы. Привезли самолетом и сразу на стол. Операция шла восемь часов. Как самочувствие?
— Ноги больно! — он простонал. Боль очнулась от спячки и теперь немилосердно рвала колени. — Что с ними?
— Нет у тебя ног, Сергей Перфилов, — медсестра вздохнула. — Отрезали. Их осколками перебило, гангрена началась, хирурги пытались спасти, но не получилось. Слишком долго ты пролежал в поле без медицинской помощи, крови много потерял, ткани омертвели.
— А ребята из моей роты?
— О них ничего не знаю. Говорят, многие погибли, колонну долго обстреливали из гранатометов и пулеметов, пока не прилетели вертушки.
— Так я один живой остался?
— Не один. Раненых хватает, но к нам поступили только тяжелые.
— А почему так больно, если ног нет?
— Сейчас сделаю обезболивающий укол, и ты заснешь.
— Обе ноги? — Перфилов спрашивал, не понимая смысла. Глупость какая-то! Что значит — отрезали?! Он, что, ходить не сможет? Совсем? Или все-таки сумеет? Протезы сейчас делают хорошие. Если Маресьев смог летать, то и он научится хотя бы ходить, а там все как-нибудь устроится. Конечно, плохо, когда ног нет. Но что поделаешь — на войне убивают и калечат. Ноги-то в колене болят. Значит, ниже отпилили. Протезы придется носить. Ничего. Как-нибудь. А куда деваться-то?
Он тяжело выдохнул застоявшийся в легких воздух и спросил:
— С правой рукой что? Тоже болит…
— Придет врач, у него и спрашивай, а мне столько не платят, чтобы на подобные вопросы отвечать, — медсестра воткнула ему в руку шприц. На ее глазах показались слезы. — И без того сердце на части рвется. Молодой парень, красивый, умный и такая беда. А я одна живу. Господи, ну почему так страшно устроен этот мир?!
Боль откатилась назад, спряталась в глубине. И снова сон: двор, облезлые качели, солнце и бесконечное лето впереди. А рядом кто-то стоял и сопел. И еще Сергей вдруг понял, что он ему хорошо знаком, нужно только вспомнить его лицо…
Когда очнулся в следующий раз, то боли уже не чувствовал. Но знал, что она живет в нем и, не спеша, со смаком обгладывая коленный сустав, пока ее не слышно только потому, что обезболивающее приглушает ее довольное чавканье, как ватное одеяло звуки.
Он полежал немного и решил посмотреть, что случилось с ногами. Может на месте? А вдруг?
Встать ему не удалось, без рук оказалось невозможно даже приподняться, к тому же когда пошевелился, то уронил что-то, и вдалеке зазвучала тревожная трель звонка. Он упал назад на подушку. Раньше даже не подозревал, как тяжело просто двигаться!
